Президент поднялся со своего кресла. Жена встала за ним.
Сигаретов держался чуть в стороне. Охрана привычно заняла свои места, все было
в порядке. Пахомов взглянул на президента, словно почувствовав, что сейчас
может что-то произойти. Президент, улыбнувшись, повернулся, чтобы выйти из
зрительного зала. Но неожиданно возникло какое-то движение. Кто-то стремительно
направлялся к ним. Пахомов лишь заметил, что это уже немолодой человек, лет
пятидесяти. Никто не успел понять, что именно происходит. Незнакомец вылетел из
толпы, словно выброшенный неведомой пружиной. Все замерли. Охранник, стоящий
рядом с президентом, метнулся навстречу. Пахомов шагнул к президенту, прикрывая
его своим телом. Еще один охранник спешил к ним. Но незнакомец был ближе, в
трех шагах от президента. Первый охранник уже протянул руку, чтобы перехватить
неизвестного. Пахомов подумал, что охранник может не успеть, и сделал еще шаг.
Теперь он был между президентом и этим неизвестным. А за спиной незнакомца уже
находилось сразу трое сотрудников охраны…
Россия. Москва. 9 января, воскресенье
Завтракая, Гейтлер смотрел в окно. Шел крупный снег. Гейтлер
улыбался, глядя на этот снег. Такие морозы и такой крупный снег напоминали ему
детство. Тогда все было проще и понятнее. Они были немцами, и настороженность в
общении с ними проскальзывала в словах каждого случайного знакомого, каждого
соседа. Существовала линия фронта, и каждый, кто находился за этой линией
разделения, считался врагом. А каждый, кто был вместе с народом по эту сторону
фронта, считался «своим». Мальчишки не понимали подобных разделений, и детям
немецких антифашистов часто доставалось от соседских ребят, которые видели в
каждом из них врага. К сорок пятому стало немного легче. Собственно, он помнил
только последний год, сорок шестой, когда ему было чуть больше четырех. После
победы отношение к немецким антифашистам и к их детям кардинально изменилось.
Теперь уже многие понимали разницу между немецкими фашистами и немецкими
коммунистами, боровшимися против режима Гитлера.
Детские воспоминания всегда бывают окрашены ноткой
ностальгии и светлого чувства защищенности, когда родители рядом и все кажется
таким понятным и радостным. Гейтлер смотрел в окно. Крупный снег напоминал ему
картинки детства. Он закончил завтракать, аккуратно сложил посуду, —
сказывалась немецкая педантичность. И в этот момент на кухню ворвался
Дзевоньский. Обычно невозмутимый и ироничный, поляк выглядел не просто
взбешенным. Он был в ярости.
— Вы с ума сошли, — крикнул Дзевоньский, —
как вы могли все так провалить? Кто вам дал право так поступать?
Гейтлер поставил чашку и спокойно посмотрел на орущего
Дзевоньского.
— Не нужно так громко кричать, пан Юндзилл, —
посоветовал он. — Нас могут услышать. Скоро должна приехать наша кухарка.
Совсем не обязательно кричать так, чтобы она нас услышала.
— Что вы наделали? — яростно зашипел
Дзевоньский. — Мы готовили операцию несколько месяцев, потратили миллионы
долларов. А вы все так бездарно провалили. Вы слышали, что случилось вчера в
театре?
— Конечно. Об этом передавали сегодня в новостях. Уже
сообщили по Си-эн-эн и по Би-би-си. Вчера было неудачное покушение на
Президента России, когда он с супругой находился в театре. Однако некоторые
считают, что нападавший был просто неуравновешенным типом, место которому в
психиатрической больнице.
— Это был ваш человек? Ваш «запасной вариант»? —
снова крикнул Дзевоньский.
Прагматичного поляка возмущал не столько провал операции,
сколько потраченные деньги, часть из которых он благоразумно присвоил. Нужно
будет отвечать за срыв операции и неудачу, это он хорошо понимал. Понимал он и
другое. Его заказчики — достаточно серьезные люди, не жалеющие денег на
проведение нужной им операции. И в случае ее провала сбежать ему не удастся.
Эти люди сумеют найти «охотников», которые быстро вычислят, куда и как скрылся
генерал Дзевоньский.
— Сядьте и успокойтесь, — посоветовал ему
Гейтлер, — нельзя так волноваться по пустякам.
Дзевоньский сел на стул, усилием воли заставляя себя немного
успокоиться. Затем сказал, стараясь, чтобы голос не дрожал:
— Вы могли бы меня заранее предупредить.
— О чем? — участливо спросил Гейтлер. —
Предупредить вас о возможном появлении неуравновешенного типа, к которому я не
имею абсолютно никакого отношения? Такие идиоты могут появиться когда угодно и
где угодно. Кстати, у таких идиотов всегда больше шансов, чем у любой
организованной группы. Сказывается отсутствие связных и большого круга
посвященных в операцию людей, среди которых, по статистике, обязательно бывают
агенты или осведомители спецслужб. А одиночка вполне способен успешно
провернуть собственную операцию. Вспомните, как стреляли в бывшего президента
СССР Горбачева. Его спасло только чудо. Там тоже был психически больной
человек, который умудрился пронести оружие и сделать два выстрела. Или убийство
Кеннеди. Люди до сих пор верят в теорию заговора. Но никто не смог бы найти
лучшего исполнителя, чем затравленный и неуравновешенный Ли Харви Освальд, к
тому же приехавший из России. Если Освальда подставили, то это самая гениальная
операция в истории спецслужб. Если нет, то моя теория верна. Одиночка сделал
то, о чем мечтали многие организованные группы.
— Так этого идиота послали вы? — прошипел
Дзевоньский.
— Вы упрямо ничего не хотите понять, пан
Юндзилл, — усмехнулся Гейтлер. — Дело в том, что мне было очень важно
проверить нашу способность манипулировать сознанием людей, опираясь на средства
массовой информации. Нужно учитывать ментальность бывших советских людей. Здесь
не очень доверяют официальным сообщениям, часто распространение информации идет
на уровне слухов, сплетен, домыслов. И поэтому когда в разных изданиях
появляются сообщения об одном спектакле, это вызывает общий интерес, который
подогревается нашими сообщениями. Мне было важно провести «разведку боем», если
хотите. Посмотреть, как отреагирует охрана президента на нашу информационную
подставку. Они не заподозрили ничего необычного. Трудно найти в сообщениях о
новой постановке популярного спектакля что-то опасное для президента. Сейчас
другое время, пан Юндзилл, и войны выигрываются с помощью информационных
технологий.
— Не читайте мне лекций! — разозлился
Дзевоньский. — Вы или не вы послали Иголкина в театр?
— До вчерашнего дня я даже не слышал такой
фамилии, — улыбнулся Гейтлер, — и конечно, никого не посылал. Вы знаете,
я думаю, что пан Ярузельский, ваш бывший президент, нанес непоправимый урон
вашим спецслужбам, особенно польской контрразведке, в которой вы служили.
Дзевоньский нахмурился.
— Когда у вас появилась «Солидарность», вы начали
работать среди рабочих этого объединения, — продолжал Гейтлер. — Это,
конечно, не дипломаты и не зарубежная разведка. Все ваше внимание было
переключено в первую очередь на «Солидарность». Но остановить этот профсоюз
силами спецслужб вы не смогли. Ярузельский ввел военное положение, чтобы спасти
свою страну от возможного советского вмешательства. Он, конечно, спас Польшу,
но дисквалифицировал свою контрразведку. Если до этого вы еще должны были
продумывать и планировать свои операции, то после введения военного положения у
вас исчезла всякая мотивация. Достаточно было малейшего подозрения, чтобы
арестовать не понравившегося вам человека. Любой намек на нелояльность, любой
донос на диссидента мог привести к его аресту и временной изоляции. Не нужны
были никакие дополнительные доказательства, все списывалось на военное
положение. И это привело к вашей вынужденной дисквалификации, пан Юндзилл.
Когда извилины не работают, наступает атрофия мозга. Я не хочу вас обидеть, но
деятельность польской контрразведки в восьмидесятые годы — одни сплошные
провалы.
