Наверное, ей была дана такая установка. Старые журналы,
которые ему бросили, он уже зачитал до дыр и просил принести хоть что-нибудь
другое — книги или журналы. Пугала полная неопределенность. С ним уже больше
трех недель никто не разговаривал и даже не пытался что-либо объяснить. Павел
чувствовал, что у него заканчиваются последние силы. Мышцы становились дряблыми
и вялыми, все время хотелось спать, ему было лень даже подниматься и двигаться
к биотуалету. Он сильно зарос, надзиратели не давали ему бритву, чтобы
побриться. Павел с отвращением чувствовал, что от него плохо пахнет. Раньше,
когда у него было больше сил, он регулярно умывался, но теперь ему не хотелось
вымыть даже лицо. Зубы он не чистил, ногти приходилось обгрызать. В редкие минуты
просветления Абрамов был противен самому себе.
Мысли о побеге по-прежнему не давали ему покоя, но при одном
взгляде на дородную надсмотрщицу, которая появлялась в его камере, он пугался,
чувствуя, что не сумеет справиться даже с ней. К тому же сильно болели затекшие
ноги, с которых так и не снимали наручников. Утром ему снова принесли еду и
воду. Он уже начал догадываться, что его постоянная сонливость связана с
потреблением воды или пищи, в которую, вероятно, добавляют это проклятое
снотворное, но ничего не мог с собой поделать. Выпив очередной раз воды, он
крепко уснул, даже не подозревая, что через несколько часов приехавший с
Кавказа Карл Гельван вместе с Эрикой поднимут его наверх, тщательно побреют,
приведут в порядок ногти, неумело постригут. И даже переоденут в цивильный
костюм.
Он проснулся от яркого света и грубых толчков, когда Гельван
попытался его разбудить. От неожиданности Павел чуть не вскрикнул. Он находился
в большой просторной комнате, залитой электрическим светом. На ногах по-прежнему
были наручники, но чувствовал он себя как-то необычно. На лице будто чего-то не
хватало. Словно ему отрезали нос или губы. Проведя по нему рукой, он с
удовольствием отметил, что его побрили. И даже постригли. Павлу показалось, что
он спит, настолько невероятными были эти превращения. Эрика сунула ему в руку
развернутую газету. Не совсем еще соображая, что происходит, он держал газету в
руках, пока Карл его фотографировал. Но затем почувствовал, что глаза у него
слипаются — ему нестерпимо хотелось спать.
Он и уснул, свалившись на диван. Его отнесли обратно в
подвал. Проснувшись, Павел долго вспоминал, что с ним было. И заснул снова,
твердо решив, что все происшедшее ему приснилось. Но когда он проснулся на
следующий день и провел рукой по лицу, ему пришлось поверить, что все
случившееся с ним происходило наяву. На лице не было прежней густой щетины, на
голове вместо отросших волос чувствовался ежик. Он так и не понял, зачем его
куда-то поднимали, стригли и брили. Откуда ему было знать, что назавтра его фотографии
со свежей газетой в руках попадут сразу в три центральных издания.
Ажиотаж вокруг похищенного журналиста — а теперь уже никто
не сомневался в его похищении — вспыхнул с новой силой. К тому же на
телевидении пошел слух, что похитители требуют пять миллионов долларов и
оглашения их политической платформы. Стало ясно, что неожиданное исчезновение
Абрамова превращается в криминальную драму с явным политическим оттенком. На
этом фоне розыски пропавшей Ксении казались чем-то несерьезным. Тем более что
молодая женщина уже прислала домой три записки, уверяя, что с ней все в
порядке. Сотрудники уголовного розыска даже не собирались заниматься поисками
этой девицы, сбежавшей куда-то со своим другом.
На следующий день после появления фотографий Абрамова почти
все газеты опять написали о нем. Похищение журналиста постепенно становилось
главной новостью для всех средств массовой информации. По всем телеканалам
передавали его репортажи, рассказывали о его прежних успехах. Фотографии
захваченного журналиста начали передавать ведущие информационные агентства
мира.
И в этот день в Москву вернулся Дронго.
Россия. Москва. 18 февраля, пятница
Его встречали в аэропорту. Он даже не успел дойти до своей
машины и увидеть водителя, который ждал его у выхода из терминала. Два вежливых
и предупредительных сотрудника Машкова забрали его небольшой чемодан и
пригласили отправиться вместе с ними. Дронго смог только перезвонить водителю и
попросить, чтобы тот его не ждал. А через сорок минут они уже были в том же
самом кабинете, где заседала объединенная комиссия.
Все офицеры оказались в сборе. Дронго кивнул Машкову, мрачно
поглядывающему на своего старого друга, поздоровался с остальными.
Генерал Богемский демонстративно отвернулся, увидев
входящего Дронго. Он по-прежнему продолжал считать, что нельзя подключать к
работе такой представительной комиссии подозрительных экспертов, не являющихся
сотрудниками спецслужб. Сидящая рядом с ним ответственный сотрудник ФАПСИ
Татьяна Чаговец строго глянула на Дронго. Она была согласна с мнением генерала
Богемского и не понимала, почему этому эксперту опять разрешили появиться на
заседании комиссии. Полухин вежливо кивнул в ответ. И только Нащекина
улыбнулась, но более ничем не выдала своего отношения. Остальные отнеслись к
«воскрешению» Дронго достаточно спокойно.
— Вы хотели встретиться с нами, — сухо начал
Машков. — Можете кратко пояснить суть вашего анализа?
— Дайте мне пятнадцать минут, — попросил Дронго,
доставая папку с материалами, — мне нужно только пятнадцать минут.
— Начинайте, — разрешил Машков.
И Дронго начал рассказывать. Он показывал статьи, сравнивал
различные репортажи, отмечал схожие места, обращая внимание на продуманную
рекламную кампанию в декабре, когда почти все газеты дружно выдали материалы по
качеству спектакля «Чайка», и февральскую кампанию, когда те же газеты и те же
журналисты подняли ажиотаж вокруг исчезнувшего тележурналиста. Сходство было
столь очевидным, что отрицать его было невозможно.
— Все это прекрасно, — прервал Дронго генерал
Богемский, — но при чем тут работа нашей комиссии? Мы занимаемся
серьезными вопросами безопасности первых лиц государства, ищем профессиональных
террористов, которые могут представлять угрозу для страны, а вы привезли нам
какие-то несерьезные статьи по поводу слез актрисы во втором акте и хорошей
игры другого актера в третьем. Вам не кажется, что эти сравнения не имеют к нам
абсолютно никакого отношения?
— Поэтому они и проводят такую кампанию, —
возразил Дронго. — Я убежден, что генерал Гейтлер очень хорошо знает и
ваши методы охраны, и вашу агентурную работу, и даже ваше стандартное мышление,
генерал. Извините меня за откровенность. — Он заметил, как Полухин с
трудом скрывает улыбку. В конце концов пора было вернуть хотя бы часть своего
долга этому Богемскому.
— Что вы хотите сказать? — разозлился тот.
— Гейтлер решил применить нестандартный ход, используя
средства массовой информации. Он абсолютно верно рассчитал, что вы и ваши
сотрудники не станут обращать внимания на рецензии критиков и журналистов по
поводу спектакля «Чайка». Ведь такого рода статьи формально не имеют к вам
никакого отношения.
