— Рамона!.. Рамона!.. Это ты?
— Она, — сказал я, — это же видно.
Квилла сжимала ей ладони, не зная, что сказать, я подошел к двери и распахнул настежь. К нам уже приближается мелкими старческими шажками вторая развалина в женском платье.
Я узнал Сабру только по длинным остроконечным ушам, сейчас потерявшим упругость, где золотые колпачки, так украшающие девушек, выглядят гротескно.
Она простонала каркающим голосом:
— Что… случилось?
— Сабра, — сказал я потрясенно, — понимаешь… что-то пошло не так…
— Я… теперь… старуха?
Я пропустил ее в комнату и сказал упавшим голосом:
— Не отчаивайся…
Квилла вскинула голову, ее прекрасное молодое лицо перекосилось в ужасе.
— Сабра?.. Моя Сабра!..
Я подхватил Сабру под руку и усадил в кресло. Она зарыдала, закрыв лицо ладонями.
Квилла повернулась ко мне, глаза распахнуты в непонимании..
— Что… случилось? Почему?
Я пробормотал в нерешительности:
— Судя по тому, что омоложение и постарение произошли одновременно, то и козе понятно, что… это связано. Я бы сказал, что вы с помощью этого эликсира стали молодой, забрав юность дочери и внучки.
Она охнула, глаза стали огромными, прижала ладонь ко рту.
— Бедные мои… Рамона, Сабра, я их так люблю…
— Это нехорошо, — сказал я, — это нечестно.
Квилла произнесла тихо:
— Это проклятое колдовство. У него всегда такие подвохи… Ничто не дается даром, как все мы ждем.
Рамона что-то прошептала, но мы не расслышали. Она полулежит в кресле в полном бессилии, еще не умея пользоваться дряхлым телом, которое требует для каждого движения титанических усилий, и которые обязательно сопровождаются болью.
Сабра, наклонившись, спрятала лицо ладонях и горько плачет. Я повернулся к ведьме.
— Им надо вернуть… их молодость. Я слышал, есть заклятие, что может все сделать прежним.
Квилла покачала головой, прекрасное лицо омрачилось.
— Есть, но… я тогда снова стану древней старухой. Ты молод и силен, ты не представляешь, как ужасно находиться в дряхлом теле, что стоит на краю могилы, откуда несет смертельным холодом, а тот сковывает все кости и заставляет в ужасе сжиматься сердце.
— Как сейчас сжимаются сердца твоей дочери и внучки? — спросил я.
Она отвела взгляд в сторону, но голос ее прозвучал достаточно твердо:
— Они просто… люди. И прожили бы свои жизни бесцельно. А я — великая колдунья. Я многое могу и еще большего добьюсь за второй срок своей долгой жизни.
— Но это же твои дочь и внучка, — напомнил я.
Она прошептала с горечью:
— Ничто не дается даром… Сядь здесь и успокойся. Открой рот. Ничего не говори и постарайся расслабиться, сейчас я вытащу эту мерзкую аккотису.
Я сел, она подошла и встала напротив, несколько раз вздохнула полной грудью, я невольно проследил, как под платьем ходят, туго натягивая ее, два тугих полушария, вскинула руки, вокруг пальцев начало появляться розовое сияние.
— Это простейшая ловушка дьявола, — сказал я. — Ты забираешь жизни у самых близких, что есть самый большой грех…
Она пробормотала отстраненно:
— Что есть грех?
— …и тем самым, — продолжал я, — становишься виноватой в глазах Господа…
— Ах-ха-ха, — сказала она саркастически. — А мне ваш Господь не указ.
— …также в глазах людей, — закончил я, — и, самое главное, виноватой в своих!
Она вперила в меня злой взгляд. Я медленно поднялся, чувствуя в себе силу, что иной раз ведет нас, не обращая на доводы разума, предостережения, страх и даже панику.
— Я не верю, — сказал я, — что ты не чувствуешь вину. Не верю, что не понимаешь подлость своего поступка… Но все равно, понимаешь или не понимаешь, а я участвовать в этом не буду. Иначе и я буду замаран.
Она не успела ответить, я поднялся, повернулся и вышел. Я почти пересек всю поляну, когда донесся ее крик:
— Погоди!
Я оглянулся, она стоит в дверном проеме и машет рукой.
— Через неделю эта тварь тебя убьет! Выгрызет твои внутренности!
— Может быть, — ответил я, даже не столько я, как ответило за меня то, что живет в нас более высокое, чем мы сами, — а может быть, успею найти другой способ… или мне помогут более чистые люди. А от таких, как ты… убившая свою дочь и внучку… я не приму помощи.
Я повернулся и пошел к деревьям, а когда достиг их и уже начал углубляться в чащу, одновременно ощупывая браслет Иедумэля, как снова со спины долетел ее слабый крик:
— Постой!.. Я прочту заклятие.
Я медленно вернулся, глядя на нее с подозрением. Она выглядит бледной, сломленной, из прекрасных глазах смотрят боль и страдание.
— Если бы ты знал, — прошептала она страдальчески, — как это ужасно… Я уже почти смирилась со скорой смертью, но тут ты принес эликсир, и я стала молодой и красивой, как в своей юности. Я была очень красивой, к моему отцу съезжались женихи со всех земель королевства!.. А красивым стареть намного ужаснее, чем дурнушкам.
— Все в равновесии, — пробормотал я все еще настороженно, — зато в молодости у тебя было больше счастья, чем у других…
Она оглянулась на Рамону, та все так же лежит в бессилии в кресле, похоже, без сознания, посмотрела со вздохом на Сабрину, та горько и неутешно плачет скупыми старческими слезами.
— Заклятие, — напомнил я.
Она вздрогнула, улыбнулась жалко и с неловкостью.
— Еще мгновение… Еще минуту… хочу запомнить это ощущение молодости и силы…
Я указал взглядом на Рамону.
— Эта минута для нее может быть последней. И ты навсегда останешься убийцей собственной дочери.
Она тяжело вздохнула, из глаз побежали слезы, чистые и прозрачные, какие бывают только у детей и очень юных здоровых девушек.
— Ты прав, жестоко прав.
Я отступил на шаг и наблюдал, как она, грациозно вскинув изящные руки, произносит заклинание. В помещении потемнело, завыл ветер, похолодало, под ногами дрогнуло, прокатился далекий гул.
Она продолжала произносить длинные искаженные слова, я старался запомнить на всякий случай, это у меня уже в крови, а заклятие звучало мрачно и обрекающе, но со скорбной тоскливой ноткой.
Дважды коротко и зловеще между ее рук блеснули синеватые молнии.
Я вздрогнул, ее лицо начало покрываться морщинами, иссиня-черные и густые, как конская грива, волосы быстро белеют, редеют, повисают редкими прядями.
