- А потом поднимаются сюда и сидят здесь? Завёрнутые в эти
простыни?
Скотт не отвечает. И она боится потерять то малое, что уже
приобрела. Ей не требуется ничьих объяснений, чтобы понять, как легко это может
произойти. Каждый нерв её тела об этом знает.
- Скотт, я думаю, ты хочешь вернуться. Я думаю, именно
поэтому ты так отчаянно боролся весь декабрь. И я думаю, именно поэтому ты
перенёс сюда этот жёлтый афган. Его трудно не заметить даже в таком сумраке.
Он смотрит на неё, словно видит в первый раз, потом
улыбается одними губами.
— Ты всегда… спасаешь меня, Лизи, — говорит он.
— Я не знаю, о чём ты…
— Нашвилл. Я уходил… — С каждым словом в нём, похоже,
прибавляется живости. И впервые она позволяет себе надеяться на лучшее. — Я
затерялся в темноте, и ты меня нашла. Мне было жарко… так жарко… и ты дала мне
льда. Ты помнишь?
Она помнит ту, другую, Лизу (Я пролила половину грёбаной
«кокы», пока добралась сюда) и как дрожь Скотта прекратилась, когда кусочек
льда попал на его окровавленный язык. Она помнит, как вода цвета «коки» капала
с его бровей.
— Разумеется, помню. А теперь давай выбираться отсюда. Он
качает головой, медленно, но решительно.
— Это слишком трудно. Ты иди, Лизи.
— Я что, должна уйти без тебя? — Она яростно моргает, только
тут осознав, что уже плачет.
— Это несложно… сделай всё, как в тот раз, в Нью-Хэмпшире, —
говорит он ровным голосом, но очень медленно, словно каждое слово обладает
немалым весом, и он сознательно не хочет её понимать. Она в этом практически
уверена. — Закрой глаза… сосредоточься на том месте, откуда пришла…
визуализируй его… и ты туда вернёшься.
— Без тебя, — выкрикивает она, и под ними медленно, словно
двигаясь под водой, мужчина в красной байковой рубашке поворачивается, чтобы
посмотреть на них.
— Ш-ш-ш-ш, Лизи, — говорит Скотт, — здесь нужно вести себя
тихо.
— А если я не хочу? Мы не в долбаной библиотеке, Скотт! В
глубине Волшебного леса хохотуны заходятся смехом, словно никогда не слышали
ничего более забавного, никакая игрушка из «Обурн новелти» не могла бы
рассмешить их так, как рассмешили её слова. С пруда доносится громкий, резкий
всплеск. Лизи поворачивается и видит, что дородный господин ушёл на… ну,
куда-то ещё. Она решает, что ей глубоко наплевать, утащили его под воду или
отправили в измерение Икс. Он прав, она всегда спасает его, её можно называть «американской
кавалерией». И это нормально — выходя за Скотта, она знала, что каждодневное
дерьмо ей придётся разгребать самой, но она вправе рассчитывать хотя бы на
минимальную поддержку, не так ли?
Взгляд Скотта медленно возвращается к воде. Лизи вдруг понимает:
если ночь окончательно вступит в свои права и луна начнёт гореть в пруду, как
утопленная лампа, Скотта она потеряет навсегда. Осознание этого и пугает, и
вызывает безумную ярость. Она вскакивает, сдёргивает афган доброго мамика. Он
подарен её родственниками, в конце концов, и в случае развода она забрала бы
его. Весь афган, целиком, даже если это и огорчило бы его. Особенно если бы
огорчило.
Скотт смотрит на неё, на лице написано сонное изумление,
отчего её злость только нарастает.
— Ладно, — резко отвечает она. Такой тон непривычен ей и не
годится для этого места. Несколько человек оглядываются. Её громкий голос
вызывает у них недовольство, возможно, раздражает их. — Хочешь оставаться здесь
и есть лотос? Отлично. А я пойду обратно по тропе…
И впервые на лице Скотта она видит сильную эмоциональную
реакцию. Она видит страх.
— Лизи, нет! — восклицает он. — Бумкни прямо отсюда. Тебе
нет нужды возвращаться по тропе! Уже поздно, практически ночь!
— Ш-ш-ш-ш! — говорит кто-то.
Отлично. Она больше не станет нарушать тишину. Сворачивая
афган, Лизи начинает спускаться. Когда до пляжа остаётся два ряда скамей,
оборачивается. Отчасти она уверена, что Скотт следует за ней: это же Скотт, в
конце концов. Каким бы странным ни было это место, он по-прежнему её муж,
по-прежнему её возлюбленный. Идея развода приходила ей в голову, но, конечно
же, это абсурд, на такое могут пойти другие люди, только не Лизи и Скотт. Он не
позволит ей уйти одной. Однако, когда она оглядывается через плечо, он сидит на
том же месте, в белой футболке с длинными рукавами и зелёных пижамных штанах,
колени сжаты, пальцы рук переплетены, словно ему холодно даже здесь, в
тропиках. Он не идёт следом, и впервые Лизи позволяет себе крамольную мысль: а
если причина в том, что он неможет идти? Если так, то у неё есть лишь два
варианта: остаться здесь с ним или вернуться домой без него.
Нет, есть и третий. Я могу пойти ва-банк. Обострить ситуацию
до предела. Так что решать придётся тебе. Скотт. Если на тропе опасно, отрывай
свою дохлую задницу от скамьи и останавливай меня.
Она хочет оглянуться, пересекая пляж, но знает, что поворот
головы — проявление слабости. Хохотуны уже ближе, а это означает, что и другие
твари, которые могут отираться около тропы, ведущей на Холм нежного сердца, тоже
где-то неподалёку. Под деревьями теперь царит кромешная тьма, и Лизи понимает,
что почувствует присутствие твари, поджидающей её, очень и очень скоро. «Она
совсем близко, родная моя», — вот что сказал ей Скотт в тот день в Нашвилле,
когда лежал на раскалённом асфальте, с пробитым лёгким, в шаге от смерти. И
когда она попыталась уверить его, что не знает, о чём он толкует, он предложил
ей не оскорблять его интеллект.
Или её собственный.
Не важно. Я разберусь с тем, что поджидает меня в лесу,
когда (вели) возникнет такая необходимость. А сейчас я знаю только одно: Лизи,
дочке папани Дебушера, предстоит выложиться по полной. Встретиться с той
тварью, о которой и сам Скотт мог мало чего сказать. СОВИСА, любимая, и знаете
что? Мне не терпится с ней схлестнуться.
Лизи поднимается по наклонному настилу, который ведёт к
ступеням и дальше.
12
— Он меня позвал, — прошептала Лизи.
Одна из женщин, которые стояли у кромки воды, теперь вошла в
неё по колено, устремив мечтательный взгляд к горизонту. Её спутница
повернулась к Лизи, брови неодобрительно сошлись у переносицы. Поначалу Лизи не
поняла, потом до неё дошло. Людям не нравилось, когда здесь кто-то говорил, и с
этим ничего не изменилось. Она уже пришла к выводу, что в Мальчишечьей луне
вообще мало что менялось.
Она кивнула, словно нахмурившаяся женщина потребовала
объяснений.
— Мой муж позвал меня по имени, попытался остановить. Одному
Богу известно, чего это ему стоило, но он позвал.
