Лизи разжимает пальцы и позволяет афгану упасть на землю.
Звук — всего лишь лёгкий вздох (с таким доводы против безумия проваливаются в
бездонный подвал), но длинный мальчик его слышит. Лизи чувствует изменения в
потоке нечитаемых мыслей, чувствует накатывающий вал его безумия. Дерево
ломается с оглушающим треском: тварь начинает разворачиваться, Лизи снова
закрывает глаза и видит спальню для гостей в их доме, так ясно, как не видела
ничего в своей жизни, видит предельно отчётливо, видит сквозь идеальное
увеличительное стекло ужаса.
— Сейчас, — шепчет Скотт, и происходит самое невероятное.
Она чувствует, как воздух выворачивается наизнанку. И внезапно Хэнк Уильямс
поёт «Джамбалайю». Он поёт…
14
Он пел, потому что телевизор был включён. Теперь она помнила
всё так же чётко, как остальные события своей жизни, и задавалась вопросом, как
вообще могла это забыть.
Пора уходить с улицы Воспоминаний, Лизи… пора возвращаться
домой.
Как говорится, всё из пруда. Лизи получила то, за чем
пришла, получила, погрузившись в последнее жуткое воспоминание о длинном
мальчике. Её грудь всё ещё болит, но боль уже не яростная, не пульсирующая,
просто ноющая. В девичестве грудь ныла куда сильнее, стоило Лизи долгий жаркий
день проходить в очень уж тесном бюстгальтере. С того места, где она стояла на
коленях, погрузившись в воду до подбородка, она могла видеть, что луна, теперь
уже уменьшившаяся в размерах, цветом напоминающая чистое серебро, поднялась
почти над всеми деревьями на кладбище, за исключением самых высоких. И тут же у
Лизи появился новый страх: а если длинный мальчик вернётся? Услышит её мысли и
вернётся? Вроде бы это место считалось безопасным, и Лизи полагала, что так оно
и есть (по крайней мере безопасным от хохотунов и других тварей, которые могли
жить в Волшебном лесу), но она понятия не имела, подчиняется ли длинный мальчик
тем правилам, которые не подпускали сюда прочую живность? Почему-то у неё
сложилось ощущение, что длинный мальчик… иной. Название старого
рассказа-«ужастика» сначала вспыхнуло в мозгу, а затем ударило как колокол: «Ты
свистни, тебя не заставлю я ждать»
[98]
. А за названием рассказа последовало
название единственного романа Скотта Лэндона, который она терпеть не могла:
«Голодные дьяволы».
Но прежде чем Лизи двинулась к берегу, прежде чем поднялась
с колен, ещё одно воспоминание вспыхнуло у неё в голове, совсем недавнее: перед
самым рассветом она проснулась в одной кровати со своей сестрой Амандой и
обнаружила, что прошлое и настоящее перемешались. Хуже того, Лизи практически
поверила, что рядом с ней лежит не сестра, а её мёртвый муж. И в какой-то
степени так оно и было. Потому что, пусть существо это лежало в кровати в
ночной рубашке Аманды и говорило её голосом, произносило оно фразы их
секретного семейного языка, которые знал только Скотт.
«Кровь-бул идёт к тебе», — сказало существо, с которым она
лежала в одной кровати, и точно, пришёл Чёрный принц инкунков и достал из
пакета её собственный консервный нож.
«Он придёт из-за пурпура. Ты уже нашла три первые станции.
Ещё несколько, и ты получишь приз».
И какой приз пообещало ей существо, лежавшее в кровати?
Напиток. Она предположила — «коку» или «Ар-си», призы Пола, но теперь знала,
что речь шла совсем о другом напитке.
Лизи наклонила голову, погрузила избитое лицо в воду, а
потом, не позволяя себе думать о том, что делает, дважды быстро глотнула воды.
И если стояла она в горячей воде, то в рот попала прохладная, сладкая,
освежающая. Она могла бы выпить и больше, но интуиция велела ограничиться двумя
глотками. Два — правильное число. Лизи коснулась губ и обнаружила, что
раздутость практически сошла на нет. Её это не удивило.
Не заботясь о сохранении тишины (и не поблагодарив пруд,
пока не поблагодарив), Лизи побрела к берегу. Путь этот, похоже, занял целую
вечность. Никто уже не ходил по воде, да и на пляже не было ни души. Лизи вроде
бы увидела женщину, с которой она говорила, сидящей на одной из скамей, рядом
со своей спутницей, но полной уверенности у неё не было. Потому что луна ещё не
поднялась. Ещё какое-то время она смотрела на амфитеатр, взгляд её зацепился за
сидевшую на одном из верхних рядов фигуру, с головой завёрнутую в кисею. Лунный
свет заливал серебром половину фигуры, но тем не менее она поняла: это Скотт, и
он наблюдает за ней, И идея эта не показалась ей безумной. Разве не хватило ему
воли и силы духа, чтобы прийти к ней, пусть и на несколько мгновений, перед
рассветом, когда она лежала в кровати вместе со впавшей в кому сестрой? Так
почему у него не могло возникнуть желания что-то сказать напоследок?
Ей захотелось позвать его по имени, пусть это и означало,
что она в опасной близости от грани, которая отделяла нормальную психику от
безумия. Уже открыла рот, а вода с мокрых волос текла в глаза, вызывая жжение.
До неё донёсся едва слышный звон колокольчика Чаки.
И вот тут Скотт заговорил с ней в последний раз:
— Лизи.
Бесконечно нежный этот голос. Звал её по имени, звал домой.
— Маленькая…
15
— Лизи, — говорит он. — Любимая.
Он в кресле-качалке, а она сидит на холодном полу, но дрожит
как раз он. Лизи внезапно вспоминает слова бабушки Ди: «Боится и дрожит в
темноте», — и тут же понимает, что ему просто холодно, потому что жёлтый афган
остался в Мальчишечьей луне. И это ещё не всё. Вся грёбаная комната напоминает
холодильник. Тут и раньше было более чем прохладно, а теперь воцарился мороз.
Да и свет выключился.
Прекратилось мерное гудение отопительного котла, в окне с
морозной корочкой на стекле она видит только яркие цвета северного сияния.
Фонарь во дворе Галлоуэев погас. «Поломка в системе подачи электроэнергии», —
думает Лизи, но нет, телевизор работает. Парни из Анарена, штат Техас,
болтаются в бильярдной, и скоро они поедут в Мексику, а когда вернутся, Сэм Лев
уже умрёт, его завернут в кисею, и он будет сидеть на одной из этих каменных скамей,
выходящих на п…
— Странно, — говорит Скотт. Зубы у него стучат, но она всё
равно слышит замешательство в его голосе. — Я не включал этот чёртов фильм,
потому что боялся, что он может тебя разбудить, Лизи. И потом…
Она знает, что это так — когда она пришла сюда и нашла его в
кресле-качалке, телевизор не работал, но сейчас у неё куда более важный вопрос:
— Скотт, он может последовать за нами?
