Лизи открывает глаза и видит, что за регистрационной стойкой
никого нет. Свет горит в окошке с надписью «СПРАВОЧНАЯ», поэтому Лизи уверена,
кто-то должен дежурить и в столь поздний час, но человек этот, он или она,
отошёл, может, в туалет. Пожилые близняшки в комнате ожидания уставились, как
кажется Лизи, в совершенно одинаковые журналы.
За входными дверями стоит её лимузин. Его горящие жёлтые
подфарники напоминают глаза какой-то экзотической глубоководной рыбы. По эту
сторону входных дверей больница маленького городка дремлет в первый час нового
дня, и Лизи наконец-то понимает, что если не «поднимет вой», как сказал бы её
отец, то будет предоставлена самой себе. И мысль эта порождает не страх, или
раздражение, или замешательство, но глубокую печаль. Позже, возвращаясь
самолётом в Мэн с останками мужа в гробу, Лизи подумает: «Вот когда я поняла,
что он не покинет эту больницу живым. Он прошёл свой путь на этой земле. У меня
было предчувствие беды. И знаешь что? Думаю, последней каплей стала табличка
перед лифтом. С долбаной надписью «НЕ РАБОТАЕТ». Да!»
Она может подойти к настенному щиту-указателю, на котором
расписано, какие отделения находятся на том или ином этаже, может спросить у
уборщика, который пылесосит коридор, но Лизи этого не делает. Она уверена, что
найдёт Скотта в отделении интенсивной терапии — куда ещё его могли привезти
после операции? — а отделение интенсивной терапии, само собой, на третьем
этаже. Интуиция так сильна, что, подходя к лестнице, она готова увидеть у
первой ступеньки знакомое волшебное полотнище из мешковины, пыльный квадрат
грубой материи из хлопка с надписями «ПИЛЬСБЕРИ — ЛУЧШАЯ МУКА». Ковра-самолёта,
понятное дело, нет, и на третий этаж она поднимается вся в поту и с тяжело
бьющимся сердцем. Но на двери действительно написано «ОТДЕЛЕНИЕ ИНТЕНСИВНОЙ
ТЕРАПИИ ГББГ
[115]
», и ощущение, что всё это происходит во сне, где прошлое и
настоящее слились в кольцо без начала и конца, только усиливается.
Он в палате 319, думает Лизи. Она в этом уверена, хотя видит
много отличий от той больницы, где её муж лежал в последний раз. Самое
очевидное — телевизионные мониторы у каждой палаты, на которых красным и
зелёным высвечена различная информация. В том числе частота пульса и верхние и
нижнее значения давления крови, в этом Лизи совершенно уверена. В чём ещё у неё
нет сомнений, так это в именах и фамилиях. Их она может прочитать. КОЛ
ВЕТТ-ДЖОН; ДАМБАРТОН-АДРИАН, ТАУСОН-РИЧАРД, ВАНДЕР-ВУ-ЭЛИЗАБЕТ (Лизи Вандерву,
думает она, здесь нас две), ДРАЙТОН-ФРАНКЛИН. Она приближается к палате 319 и
думает: Сейчас из палаты выйдет медсестра, держа в руках поднос с завтраком
Скотта, спиной ко мне. Я не собираюсь пугать её, но, конечно, напугаю. Она
уронит поднос. С тарелками и кофейной чашкой ничего не случится, они крепкие,
выдерживали и не такое, а вот стакан из-под сока разле-тится на миллион
осколков.
Но она идёт по коридору глубокой ночью, а не утром, под
потолком не вращаются лопасти вентиляторов, и на мониторе над дверью палаты 319
совсем другие имя и фамилия: ЯНЕС-ТОМАС. Но чувство dejа vu так сильно, что она
приоткрывает дверь и заглядывает в палату. Видит на единственной кровати
огромную тушу — Томаса Янеса. А потом вдруг наступает пробуждение, свойственное
лунатикам: Лизи оглядывается с нарастающими страхом и недоумением: Что я тут
делаю? Может крепко достаться за то, что я пришла сюда одна, без
сопровождающего. Потом она думает: ТОРАКОТОМИЯ. Она думает: КАК ТОЛЬКО ТЫ ДАЛА
РАЗРЕШЕНИЕ НА ХИРУРГИЧЕСКОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО? И буквально видит слово «ХИРУРГИЯ»,
пульсирующее красными, роняющими капли крови буквами. Вместо того чтобы уйти,
она направляется к ярко освещённому островку в центре коридора: сестринскому
посту. Ужасная мысль начинает выплывать из подсознания, (а если он уже) и она
загоняет её обратно, в тёмные глубины. На посту одна медсестра, одетая в
униформу, по которой скачут персонажи мультфильмов киностудии «Уорнер бразерс,
что-то лихорадочно записывает в разложенные перед ней истории болезней. Вторая
что-то наговаривает в миниатюрный микрофон, приколотый к лацкану куртки более
традиционной униформы, судя по всему, информацию, которую считывает с монитора.
За ними видна голова рыжеволосого долговязого мужчины, спящего на раскладном
стуле. Подбородок прижат к белой рубашке. Пиджак, который висит на спинке
стула, из той же тёмной материи, что и брюки, то есть мужчина пришёл в больницу
в костюме. Незнакомец сидит без туфлей и галстука. Лизи видит, что кончик
последнего торчит из кармана пиджака. Руки мужчины лежат на коленях. У Лизи,
возможно, было предчувствие, что Скотт не покинет городскую больницу
Боулинг-Грин живым, но она и подумать не может, что перед ней хирург, который
оперировал Скотта, продлил ему жизнь, и теперь они смогут попрощаться после
двадцати пяти хороших (чего там, отличных) лет, проведённых вместе. Лизи
предполагает, что спящему лет семнадцать, он — не мужчина, а юноша, вероятно,
сын одной из медсестёр.
— Я… — подаёт голос Лизи. Обе медсестры подпрыгивают на стульях.
На этот раз Лизи удаётся испугать двух медсестёр, а не одну. Та, что с
микрофоном, записывает на плёнку: «Ой!» Лизи на это глубоко наплевать. — Я —
Лиза Лэндон. Как я понимаю, мой муж, Скотт…
— Миссис Лэндон, да, конечно, — подаёт голос медсестра с
Багсом Банни на одной груди, в которого с другой целится из ружья Элмер Фудд, а
Даффи Дак смотрит на них с живота. — Доктор Джантзен хотел поговорить с вами.
Он оказал вашему мужу первую помощь на приёме.
Лизи всё ещё не понимает происходящего, возможно, потому,
что не успела заглянуть в толковый словарь и не знает значения слова
«торакотомия».
— Скотт… он что, потерял сознание, отключился?
— Я уверена, доктор Джантзен сообщит вам все подробности. Вы
знаете, он сделал не только торакотомию, но и частичную плеврэктомию.
Плеврэ-что? Тем временем медсестра, которая что-то
надиктовывала, протягивает руку и трясёт за плечо спящего рыжеволосого мужчину.
Когда он открывает глаза, Лизи понимает, что ошиблась насчёт возраста. Мужчина
достаточно взрослый, чтобы ему отпустили спиртное в баре, но, конечно же, они
не собираются сказать ей, что именно он вскрывал грудную клетку её мужа. Не
собираются?
— Операция, — произносит Лизи, не зная, к кому из троих она
обращается. В голосе явно слышится отчаяние, ей это не нравится, но она ничего
не может поделать. — Она закончилась успешно?
«Мультяшная» медсестра медлит с ответом, и Лизи читает всё,
чего так боится, в глазах, взгляд которых тут же уходит в сторону. Потом
возвращается, и медсестра говорит:
— Это доктор Джантзен. Он вас ждал.
3
После короткого замешательства, вызванного резким переходом
от сна к бодрствованию, доктор Джантзен быстро соображает, что к чему. Лизи
думает, что такое, вероятно, свойственно врачам, а также полицейским и
пожарным. Писателям точно не свойственно. Со Скоттом, пока он не выпивал вторую
чашку кофе, говорить было бесполезно.
