В этих последних фразах хотя бы улавливается некое подобие
здравого смысла, и времени, необходимого для того, чтобы произнести их, как раз
хватает Лизи, чтобы сначала замахнуться лопаткой с серебряным штыком (тело
знает свою задачу, и руки уже нашли своё место на самом конце сорокадюймового
черенка), а потом ударить. Времени хватает, однако на самом пределе. Будь это
скачки, на табло появилась бы надпись: «СОХРАНЯЙТЕ КВИТАНЦИИ. РЕЗУЛЬТАТ
ОПРЕДЕЛЯЕТСЯ ФОТОФИНИШЕМ». Но когда в гонке участвуют мужчина с револьвером и
женщина с лопатой, фотофиниша не требуется. В замедленном времени Лизи она
видит, как серебряный штык ударяет по револьверу, подбрасывая его вверх в тот
самый момент, когда расцветает дульная вспышка (Лизи видит только её часть, и
торец ствола скрыт от неё штыком лопаты). Она видит, как штык движется вперёд и
вверх, когда вторая пуля, никому не причиняя вреда, улетает в августовское
небо. Она видит, как револьвер кувыркается в воздухе, выбитый из руки Блонди, и
успевает подумать: «Срань господня! Я приложилась от души», — прежде чем штык
входит в контакт с лицом Блонди. Его рука всё ещё между штыком и лицом (будут
сломаны три длинных пальца), но серебряному штыку это не мешает. Он ломает нос
Блонди, разносит правую скулу и костяную орбиту правого глаза, а ещё вышибает
девять зубов. Мордоворот, посланный мафией и вооружённый кастетом, не сумел бы
нанести лучшего удара.
А теперь (всё ещё медленно, во времени Лизи) начинают
собираться воедино герои призовой фотографии Стефана Куинсленда.
Капитан С. Хеффернэн увидел то, что происходит, через одну
или две секунды после Лизи, но тоже столкнулся с проблемой зевак: в его случае
это оказался прыщавый толстяк в мешковатых бермудских шортах и футболке с
улыбающейся физиономией Скотта Лэндона на груди. Капитан Хеффернэн мускулистым
плечом отшвыривает в сторону этого молодого человека.
Блонди уже падает на землю (и, таким образом, выпадает из
фотографии), в одном глазу — изумление, другой заливает кровь. И из дыры,
которой в скором будущем суждено снова стать ртом, струится кровь. В общем, и
выстрел, и удар лопатой Хеффернэн упускает полностью.
Роджер Дэшмайл, возможно, вспомнив, что он должен быть
церемониймейстером, а не большим старым зайцем-трусохвостом, поворачивается к
Эддингтону, своему протеже, и к Лэндону, нелицеприятному почётному гостю, и
успевает-такй попасть в кадр, пусть на заднем плане и с чуть расплывчатым, как
весь фон, лицом.
Скотт Лэндон тем временем, пребывая в шоке, выходит из
призовой фотографии. Широкими шагами, словно жара ему не помеха, он идёт к
автомобильной стоянке и к Нельсон-Холлу, зданию, в котором располагается
кафедра английского языка и литературы и где есть система кондиционирования. Он
шагает на удивление бодро, во всяком случае, поначалу, и немалая часть толпы
движется вместе с ним, даже не подозревая о том, что имело место быть
чрезвычайное происшествие. Лизи в ярости, но не удивлена. В конце концов, многие
ли видели Блонди и этот маленький блядский (в смысле женский) револьвер у него
в руке? Многие ли поняли, что слышали не треск обёртки от чипсов, сжимаемой в
кулаке, а пистолетные выстрелы? Дырку в пиджаке можно принять за пятно от
земли, которую отбрасывал Скотт, а кровь, пропитавшая рубашку, ещё не видна
окружающему миру. Теперь при каждом вдохе он издаёт странный свистящий звук, но
многие ли его слышат? Нет, если они и смотрят, то на неё (во всяком случае,
некоторые) — сумасшедшую тётку, которая внезапно сорвалась с места и врезала
какому-то парню по физиономии церемониальной лопатой. Многие даже лыбятся,
полагая, что это часть шоу, устроенного для них, Дорожного шоу Скотта Лэндона.
Да пошли они на хер вместе с Дэшмайлом и проспавшим всё на свете копом с
большущей бляхой на груди. Кто её сейчас волнует, так это Скотт. Она суёт
лопату вправо, не так, правда, чтобы вслепую, и Эддингтон, их нанятый на день
Босуэлл
[23]
, берёт её. Собственно, у него только два варианта: или взять
лопату, или получить ею по носу. А потом, всё ещё в замедленном времени, Лизи
бежит за своим мужем, бодрость которого испаряется, как только он ставит ногу
на пышущий жаром асфальт автомобильной стоянки. У неё за спиной Тони Эддингтон
таращится на серебряную лопатку, которая могла быть артиллерийским снарядом,
счётчиком Гейгера или неким предметом, созданным представителями внеземной
цивилизации, и к нему подходит капитан С. Хеффернэн, ошибаясь в предположении,
кто должен быть сегодня героем. Лизи ничего этого не знает, и истина откроется
ей лишь восемнадцать лет спустя, когда увидит фотографию, сделанную
Куин-слендом, но плевать она на всё это хотела, даже если бы и знала Всё её
внимание сосредоточено на муже, который уже стоит на руках и коленях на
автомобильной стоянке. Она пытается вырваться из времени Лизи, бежать быстрее.
И именно в этот момент Куинсленд делает свою призовую фотографию, с половиной
её туфли в правом нижнем углу, о чём он так и не догадался, ни тогда, ни позже.
6
Лауреат Пулитцеровской премии, enfant terrible
[24]
, который
опубликовал свой первый роман в нежном возрасте двадцати двух лет, более не
держится на ногах. Скотт Лэндон падает на палубу, как сказали бы, будь он
капитаном.
Лизи делает невероятное усилие, чтобы вырваться из сводящего
с ума, прихваченного клеем времени, в которое непонятным образом попала. Она
должна освободиться, потому что, если не доберётся до Скотта прежде, чем его
закроет толпа и уже не подпустит к нему, они скорее всего убьют Скотта своей
озабоченностью. Раздавят любовью.
— О-о-о-о-он ра-а-а-а-а-анен! — кричит кто-то, И она кричит,
на себя, в своей голове, (вырывайся ВЫРЫВАЙСЯ НЕМЕДЛЕННО ПРЯМО СЕЙЧАС) и
наконец-то ей это удаётся. Клей, в котором она оказалась, исчезает. Внезапно
она бросается вперёд; весь мир — это жара, шум и потные, суетящиеся тела. Она
благословляет эту реальность, где всё можно делать быстро, использует левую
руку, чтобы ухватиться за левую ягодицу и дёрнуть, выдёргивает эту чёртову
полоску трусиков из щели своей чёртовой жопы, избавляясь хоть от одной из бед,
которые принёс с собой этот ужасный день.
Студентка в топике, лямки которого завязаны на плечах
большими бантами, едва не загораживает сужающийся проход к Скотту, но Лизи
проскакивает у неё под рукой и ударяется об асфальт автомобильной стоянки.
Ободранные колени замечает гораздо позже, уже в больнице, где какая-то добрая
медсестра обратит на них внимание и смажет царапины мазью, такой прохладной и
успокаивающей, что Лизи заплачет от облегчения. Но до этого ещё далеко. Теперь
же есть только она и Скотт, на краю раскалённой автомобильной стоянки, этого
ужасного чёрно-жёлтого танцпола, температура которого никак не меньше ста
тридцати градусов, а то и все сто пятьдесят
[25]
, Память пытается подсунуть ей
образ яйца, которое превращается в яичницу-глазунью на чёрной чугунной
сковородке доброго мамика, но Лизи отсекает его. Скотт смотрит на неё.
