Долгое время ответа нет. Я лежу, слушаю, как дождь со снегом
барабанят в окно, думаю: «Он мёртв, он, мой отец, мёртв, я здесь один», — а
потом он орёт из темноты, орёт снизу:
- Да, в порядке! Заткнись, маленький говнюк! Заткнись, если
не хочешь, чтобы тварь, живущая в стене, услышала тебя, влезла и живьём сожрала
нас обоих! Или ты хочешь, чтобы она забралась в тебя, как забралась в Пола?
На это я не отвечаю, только лежу, трясясь всем телом.
- Отвечай мне! — ревёт он. — Отвечай, дубина, а не то я
поднимусь и заставлю тебя пожалеть об этом!
Но я не моту, я слишком напуган, чтобы отвечать, мой язык —
ломтик высушенного мяса, который, подёргиваясь, лежит во рту. И я не могу
плакать. Я слишком напуган, чтобы плакать. Я просто лежу и жду, что он
поднимется наверх и причинит мне боль. Или убьёт меня.
Потом, по прошествии долгого-долгого времени (не меньше
часа, но, возможно, не больше пары минут), я слышу, как он бормочет что-то
вроде: «Моя грёбаная голова кровоточит» или «Ну почему кровь не
останавливается)». В любом случае слова эти произносятся далеко от лестницы, на
пути в гостиную, и я знаю, что он сейчас уляжется на диван и заснёт там, а
утром или проснётся, или нет, но в любом случае этой ночью я его не увижу. Но я
всё равно напуган. Я напуган, потому что есть тварь. Я не думаю, что она живёт
в стене, но тварь есть. Она забрала Пола и, возможно, собирается забрать отца,
а потом и меня. Я много об этом думал, Лизи.
13
Сидя под деревом (точнее, сидя, привалившись спиной к стволу
дерева), Лизи подняла голову и чуть не вздрогнула, как вздрогнула бы, если бы
призрак Скотта позвал её по имени. Она предположила, что в каком-то смысле
именно это и произошло, и действительно, чего удивляться? Разумеется, он
обращается к ней и ни к кому больше. Это её история, история Лизи, и хотя она
всегда читала медленно, уже осилила треть заполненных от руки блокнотных
страниц. Она думает, что закончит чтение задолго до наступления темноты. И это
хорошо. Мальчишечья луна — приятное место, но только при свете дня.
Она посмотрела на рукопись и вновь удивилась тому, что он
пережил своё детство. Обратила внимание, что последняя фраза, адресованная ей,
в её настоящем, написана в прошедшем времени. Улыбнулась этому и продолжила
чтение, думая, что, будь у неё право на одно желание, она полетела бы на этом
выдуманном волшебном мучном полотнище-самолёте к одинокому мальчику. Чтобы
утешить его, хотя бы шепнуть на ухо, что этот кошмар скоро закончится. Во
всяком случае, эта часть кошмара.
14
Я много думал об этом, Лизи, и пришёл к двум выводам.
Первое: то, что забрало Пола, было реальным, и существо это могло иметь земное
происхождение, быть, скажем, вирусом или бактерией. Второе: существо это — не
длинный мальчик. Потому что длинный мальчик находится за пределами нашего
понимания. Длинный мальчик — это нечто особенное, и лучше об этом не думать.
Никогда.
В любом случае наш герой, маленький Скотт Лэндон, наконец-то
засыпает, и в этом фермерском доме, расположенном в сельской глубинке
Пенсильвании, ещё несколько дней всё идёт по-прежнему, то есть отец лежит на
диване, благоухая, как головка зрелого сыра, Скотт готовит еду и моет посуду,
снег с дождём барабанит в окна, и кантри-музыка, которую транслирует WWVA,
наполняет гостиную: Донна Фарго, Уэйлон Дженнингс, Джонни Кэш, Конуэй Тепли,
Чарли Прайд и (естественно) Старина Хэнк. Потом, в один из дней, где-то в три
часа пополудни, на длинную подъездную дорожку сворачивает коричневый «шевроле»
с надписью «Ю.С. ГИПСАМ» на бортах, разбрасывая в обе стороны фонтаны брызг.
Эндрю Лэндон большую часть времени проводит теперь на диване в гостиной, спит
там ночью и лежит днём, и Скотт даже представить себе не мог, что его отец
способен так быстро перемещаться из одного места в другое, как он перемещается,
услышав шум подъезжающего автомобиля, поняв, что это не старенький «форд»
почтальона и не микроавтобус контролёра, записывающего показания
электросчётчика. В мгновение ока отец уже на ногах и у окна, расположенного
слева от парадного крыльца. Чуть отводит в сторону грязную белую занавеску,
волосы на затылке стоят дыбом, и Скотт, он в дверях кухни с тарелкой в одной
руке и посудным полотенцем на плече, видит большую пурпурно-синюю опухоль на
той стороне отцовского лица, которой тот приложился к лестнице, когда падал, и
ещё он видит, что одна штанина кальсон задрана чуть ли не до колена. Он также
слышит, как по радио Дик Керлесс
[130]
поёт «Могильные камни на каждой миле», и
видит, что глаза отца сверкают жаждой убийства, а губы разошлись, обнажая
нижние зубы. Отец резко отворачивается от окна, и штанина кальсон падает вниз.
Большими шагами, напоминая ходячие ножницы, он идёт к стенному шкафу, открывает
его в тот самый момент, когда водитель глушит двигатель «шевроле». Скотт
слышит, как хлопает дверца, и понимает, что кто-то идёт навстречу своей смерти,
не подозревая об этом. А отец тем временем достаёт из стенного шкафа карабин
30—06, выстрелом из которого оборвал жизнь Пола. Или вселившегося в него
существа. Шаги уже на ступеньках крыльца. Ступеней всего три, и средняя как
скрипела всегда, так и будет скрипеть во веки веков, аминь.
— Папа, нет, — говорю я тихим, умоляющим голосом, когда
Эндрю «Спарки» Лэндон идёт к закрытой входной двери, всё той же новой для него,
но такой грациозной ножничной походкой, выставив карабин перед собой. Я всё ещё
держу тарелку, но теперь мои пальцы немеют, и я думаю: «Сейчас я её уроню. Эта
долбаная тарелка упадёт на пол, разобьётся, и человек, который уже на крыльце,
для него последними звуками в этой жизни станет звон разбивающейся тарелки и
песня Дика Керлесса по радио о лесах Хайнсвилла, донёсшиеся из этого вонючего,
Богом забытого фермерского дома». Я снова говорю: «Папа, нет», — молю всем
сердцем и пытаюсь передать эту мольбу взглядом.
Спарки Лэндон колеблется, потом приваливается к стене так,
чтобы открывшаяся дверь (когда она откроется) скрыла его. И едва он
приваливается к стене, в дверь стучат. Мне не составляет труда прочитать слова,
которые безмолвно произносят окаймлённые щетиной губы отца: «Тогда избавься от
него, Скут».
Я иду к двери, перекладываю тарелку, которую хотел вытереть,
из правой руки в левую и открываю дверь. С удивительной чёткостью вижу мужчину,
стоящего на крыльце. Представитель «Ю.С Гипсам» невысок (пять футов и семь или
восемь дюймов, то есть не намного выше меня), но выглядит очень важным в чёрной
кепке, отутюженных брюках цвета хаки и рубашке того же цвета, виднеющейся
из-под толстой чёрной куртки с наполовину расстёгнутой молнией. Он полноватый и
чисто выбритый, с розовыми лоснящимися щеками. При чёрном галстуке и с
небольшим портфелем, меньше «дипломата» (слово «портфолио» я узнаю лишь через
несколько лет). На ногах резиновые боты, на молниях, а не с застёжками. Я
смотрю и думаю: если и существует человек, который выглядит так, будто ему
суждено быть застреленным на крыльце, то человек этот передо мной. Даже
единственный волосок, завитком торчащий из ноздри, заявляет, что да, это тот
самый человек, всё точно, именно его послали, чтобы получить пулю в живот из
карабина мужчины с походкой-ножницами. Даже его имя и фамилия, думаю я, из тех,
что обычно можно прочитать под кричащим заголовком: «УБИТ».
