Там была ночь, Лизи, и я помню это очень хорошо, потому что
впервые сознательно отправился туда ночью.
15
— Ох, Скотт, — прошептала Лизи, вытирая щёки. Всякий раз,
когда он уходил от настоящего времени и говорил с ней напрямую, она словно
ощущала удар, но мягкий, нежный. — Ох, как же мне тебя жалко. — Она смотрит,
сколько осталось страниц… немного. Восемь? Нет, десять. Вновь склоняется над
ними, после прочтения переворачивая каждую и укладывая её в утолщающуюся стопку
на коленях.
16
Я оставляю холодную комнату, в которой тварь, надевшая на
себя личину отца, пытается меня убить, и сижу рядом с могилой моего брата
летней ночью, которая нежнее бархата. Луна плывёт по небу, как затёртый
серебряный доллар, и хохотуны веселятся в глубине Волшебного леса. Время от
времени (я думаю, из большей глубины) доносится ещё чей-то рёв. Потом хохотуны
вдруг замолкают, но я догадываюсь, что-то уж очень их веселит, так что долго
они сдерживать смех не смогут. И точно, они вновь берутся за старое… сначала
один, потом двое, полдюжины, наконец, весь их чёртов Институт смешливости.
Что-то слишком большое, чтобы быть ястребом или совой, бесшумно проплывает на
фоне луны, какая-то местная ночная хищная птица, я думаю, обитающая только в
Мальчишечьей луне Я ощущаю все те ароматы, которые так нравились Полу и мне, но
только теперь они пахнут прокисшим, прогорклым, обоссанной постелью; и кажется,
если вдохнёшь глубоко, запахи эти проберутся в нос и зацепятся там. У подножия
Пурпурного холма я вижу пляшущие желеобразные светящиеся шары. Я не знаю, что
это, но мне они не нравятся. Я думаю, если они прикоснутся ко мне, то могут
присосаться, а может, лопнут и оставят на коже язву, вокруг которой всё тут же
начнёт чесаться, как после контакта с ядовитым плющом.
Около могилы Пола страшно. Я не хочу бояться его, и я не
боюсь, честно говоря, не боюсь, но я постоянно думаю о дурной крови, которая
захватила над ним контроль, превратила во что-то совсем другое, и задаюсь
вопросом, а может, умер только Пол, а не это другое. И если здесь всё хорошее
при дневном свете с наступлением темноты превращается в яд может, дурная кровь,
пусть даже она находится в мёртвой и разлагающейся плоти, ночью способна здесь
ожить. Что, если она заставит руки Пола подняться над могилой? Что, если за
ставит эти грязные мёртвые руки схватить меня? Что, если лыбящееся лицо
поднимется на уровень моего, с комочками земли, бегущими из уголков глаз,
словно слёзы?
Я не хочу плакать, в десять лет плакать уже негоже (особенно
мне, который столько пережил), но слёзы катятся из глаз, я ничего не могу с
собой Поделать. Потом я вижу дерево «нежное сердце», которое стоит чуть в
стороне от остальных, и ветви его напоминают низкое облако.
И мне, Лизи, это дерево показалось… добрым, тогда я не знал
почему, но теперь, по прошествии стольких лет, думаю, знаю. Эти мои записи
оживили прошлое. Ночные огни — пугающие холодные световые шары, плывущие над
самой землёй, — не могли проникнуть под крону этого дерева. И подходя к нему
всё ближе, я осознавал, что только от него шёл сладкий запах (почти что
сладкий), то есть ночью оно пахло практически так же, как и днём. Это то самое
дерево, под которым ты сейчас сидишь, маленькая Лизи, если читаешь эту
последнюю историю. И я очень устал. Не думаю, что смогу написать всё, что нужно
написать, хотя знаю, что должен попытаться. В конце концов, это мой последний
шанс поговорить с тобой.
Скажем так, есть маленький мальчик, который сидит под сенью
этого дерева многие… ну, кто знает, сколько? Не всю эту долгую ночь, но пока
луна (которая здесь всегда полная, ты это заметила?) не закатывается за
горизонт, и он за это время раз пять-шесть засыпает и просыпается, и ему снятся
странные и иногда прекрасные сны, как минимум один из которых потом станет
романом. Он находится в этом прекрасном укрытии достаточно долго, чтобы
придумать ему название — Дерево историй.
И достаточно долго, чтобы узнать: что-то ужасное (гораздо
ужаснее того жалкого зла, что захватило его отца) походя глянуло на него… и
пометило доя того, чтобы заняться им позже (возможно)… а потом этот страшный и
неведомый разум переключился на что-то другое То был первый раз, когда я
почувствовал присутствие этого «парня», который так часто выглядывал из-за
кулис моей жизни, Лизи, Существа, являющего собой тьму, которой противостоял
твой свет и которое так же чувствует, как, я знаю, всегда чувствовала ты, что
всё по-прежнему. Это удивительная идея, но она имеет тёмную сторону. Интересно,
знаешь ли ты об этом? Интересно, узнаёшь ли когда-нибудь?
17
— Я знаю, — ответила ему Лизи. — Теперь знаю. Да поможет мне
Бог, знаю.
Она вновь посмотрела на страницы. Осталось шесть. Только
шесть, и это хорошо. Время после полудня в Мальчишечьей луне тянется долго, но
Лизи думает, что уже близятся сумерки. То есть пора возвращаться. В свой дом. К
своим сёстрам. К своей жизни.
Она уже начала понимать, как это можно сделать.
18
Наступает момент, когда я слышу, что хохотуны подбираются
ближе к опушке Волшебного леса, и я думаю, что в их веселье появляются
саркастические, может, даже скрытные нотки. Я выглядываю из-за ствола моего дерева
— укрытия и думаю, что вижу тёмные тени, крадущиеся из тёмной массы деревьев на
опушке леса. Возможно, тени эти — плод моего богатого воображения, но я в этом
сомневаюсь. Думаю, моё воображение, пусть оно и действительно богатое, истощено
встрясками этого долгого дня и ещё более долгой ночи, и я могу видеть только
то, что есть на самом деле. И словно в подтверждение этого вывода исходящий
слюной смех раздаётся в высокой траве, в каких-то двадцати ярдах оттого места,
где я сижу под деревом. Вновь я не думаю о том, что делаю; просто закрываю
глаза и всем телом чувствую холод моей спальни. Мгновением позже чихаю от
поднятой с пола пыли, висящей в воздухе под кроватью. Я вскидываю голову, лицо
перекошено в стремлении удержать следующий чих или чихнуть как можно тише, и я
ударяюсь лбом о торчащую из кровати сломанную пружину. Сели бы кирка оставалась
на прежнем месте, я бы наткнулся на острие, располосовал бы лоб, бровь, а то и
лишился бы глаза, но кирки нет.
Я вылезаю из-под кровати на всех четырёх, отдавая себе
отчёт, что если в окна и вливается свет, то солнце пока не взошло. Снег с
дождём, судя по звукам, ещё усилился, но мне не до этого. Я отрываю голову от
пола и тупо таращусь на руины, которые были моей спальней. Дверь стенного шкафа
сорвана с верхней петли и теперь наклонилась в сторону комнаты, держась на
нижней. Моя одежда разбросана и по большей части (с первого взгляда,
практически вся) порвана, словно тот, кто вселился вотца, вымещал свою злобу на
одежде, раз уж не смог добраться до мальчика, который её носил. Хуже того, эта
тварь порвала в клочки мои немногочисленные книги, в основном биографии
спортсменов и научно-фантастические романы. Блестящие обрывки обложек раскиданы
по всей комнате. Мой письменный стол перевёрнут, ящики валяются в разных углах.
Дыра в кровати, оставленная киркой, выглядит огромной, как лунный кратер, и я
думаю: «Если бы я лежал в кровати, удар пришёлся бы в живот». И в комнате стоит
кисловатый запах. Он напоминает запах Мальчишечьей луны ночью, но более
знакомый. Я пытаюсь определить его, и не выходит. Я могу только подумать о
сгнивших фруктах, но это не совсем правильная догадка, хотя и близкая.
