— Она совсем близко, родная моя. Совсем близко. Я не могу её
видеть, но я… — длинный, свистящий вдох, — я слышу, как она закусывает. И
улыбается. — Произнося эти слова, он тоже улыбается — кровавой клоунской
улыбкой.
— Скотт, я не знаю, о чём ты говоришь…
В руке, которая мнёт топик, ещё остались какие-то силы. Он
щипает её, и больно: когда позже, в номере мотеля, она снимет топик, под ним
обнаружится синяк, метка настоящего возлюбленного.
— Ты… — свистящий вдох, — …знаешь. — Ещё свистящий вдох,
более глубокий. И всё та же улыбка, словно они поделились каким-то ужасным
секретом. Пурпурным секретом, цвета занавеса, а ещё — конкретных цветов,
которые растут на конкретных, (замолчи, Лизи, замолчи) да, склонах холмов. —
Ты… знаешь… поэтому… не оскорбляй… мой интеллект. — Ещё один свистящий,
кричащий вдох. — Или свой.
И она полагает, что действительно что-то знает. Длинный
мальчик, так Скотт называет это чудище. Или тварь с бесконечным пегим боком.
Как-то она хотела посмотреть в толковом словаре» что означает слово «пегий», но
забыла… в забывчивости она поднаторела за те годы, что провела со Скоттом… Но
она знает, о чём он говорит, да, знает.
Он отпускает её топик, может, у него просто больше нет сил,
чтобы сжимать материю пальцами. Лизи подаётся назад — чуть-чуть. Его глаза
смотрят на неё из глубоких и почерневших глазниц. Они яркие, как всегда, но она
видит, что теперь они также полны ужаса и (вот это пугает больше всего)
неприятного, необъяснимого веселья. По-прежнему очень тихо (может, чтобы
слышала только она, может, потому что громче не получается) Скотт говорит:
— Послушай, маленькая Лизи. Я покажу тебе, какие он издаёт
звуки, когда оглядывается.
— Скотт, нет… перестань.
Он не обращает внимания. Вновь со свистом-криком набирает в
грудь воздух, складывает влажные красные губы в плотное «О» и издаёт низкий,
невероятно противный звук. В результате в воздух фонтанируют брызги крови.
Какая-то девушка видит это и кричит. На этот раз копу не нужно просить толпу
податься назад. Она делает это сама, и около Лизи, Скотта и капитана Хеффернэна
образуется пустое пространство. Лизи отмечает, что до ближайших голых ног
порядка четырёх футов.
Звук (дорогой Боже, это же какое-то хрюканье), на счастье,
очень короток. Скотт закашливается, грудь тяжело поднимается, рана ритмично
выбрасывает новые порции крови, потом Скотт пальцем манит Лизи к себе. Она
наклоняется ниже, опираясь на руки. Его провалившиеся глаза подчиняют её себе.
Так же, как и предсмертная улыбка.
Он поворачивает голову набок, сплёвывает наполовину
свернувшуюся кровь на горячий асфальт, вновь смотрит на жену.
— Я могу… так её позвать, — шепчет он. — Она придёт. Ты…
избавишься от моей… надоедливой… болтовни.
Она понимает, что он говорит серьёзно, и на мгновение
(конечно же, сказывается сила его взгляда) верит, что это правда. Он повторит
этот звук, только подольше, и в каком-то другом мире эта тварь, длинный
мальчик, этот, владыка бессонных ночей, повернёт свою молчаливую голодную
голову. А мгновением позже, уже в этом мире, Скотт Лэндон содрогнётся всем
телом на горячем асфальте и умрёт. В свидетельстве о смерти будет указана ясная
и убедительная причина, по которой оборвалась жизнь её мужа, но она будет
знать: эта жуткая тварь наконец-то увидела его, пришла за ним и сожрала живьём.
Вот так и возникла тема, которой они больше никогда не
коснутся — ни с другими людьми, ни между собой. Слишком ужасная. У любого
супружества два сердца, одно светлое и одно тёмное. Эта тема — по части тёмного
сердца, безумный, настоящий секрет. Лизи наклоняется к мужу, лежащему на
раскалённом асфальте, совсем близко, в полной уверенности, что он умирает, но
тем не менее стремясь удержать его в этом мире как можно дольше. И если ради
этого придётся сразиться с его длинным мальчиком (пусть из оружия у неё только
ногти, ничего больше), она вступит в бой.
— Ну… Лизи? — На губах эта отвратительная, всезнающая,
жуткая улыбка. — Что… ты… скажешь?
Лизи наклоняется ещё ниже. В окутывающую Скотта вонь пота и
крови. Наклоняется так низко, что распознаёт сквозь эту вонь запахи «Прелла»,
шампуня, которым он утром мыл голову, и «Фоуми», крема для бритья. Наклоняется,
пока её губы не касаются его уха. Она шепчет:
— Успокойся, Скотт. Хотя бы раз в жизни угомонись. Когда
вновь смотрит на мужа, его глаза совсем другие. Из них ушла неистовость. Они
поблекли, но, может, это и хорошо, потому в них вернулось здравомыслие.
— Лизи?…
Она шепчет. Глядя ему прямо в глаза:
— Оставь эту долбаную тварь в покое, и она уйдёт. — Едва не
добавляет: «Ты сможешь разобраться с этим потом», — но идея бессмысленна,
сейчас Скотт может сделать для себя только одно — не умереть. Поэтому говорит
Лизи другое: — И никогда больше не издавай этого звука.
Он облизывает губы. Она видит кровь на его языке, и желудок
поднимается к горлу, но она не отстраняется от мужа. Понимает, что должна
находиться максимально близко к нему, пока не подъедет «скорая» или пока он не
перестанет дышать прямо здесь, на горячем асфальте, в какой-то сотне ярдов от
места его последнего триумфа. Если она сможет выдержать это испытание, то
выдержит всё что угодно.
— Мне так жарко, — говорит он. — Если бы мне только дали
пососать кусочек льда…
— Скоро, — отвечает Лизи, не зная, сможет ли она выполнить
это обещание. — Лёд тебе уже несут. — По крайней мере она слышит приближающуюся
сирену «скорой». Это уже что-то.
А потом происходит чудо. Девушка с бантами на плечах и
новыми царапинами на ладонях продирается сквозь толпу. Она тяжело дышит, как
спортсмен после быстрого забега, и пот струится по щекам и шее. В руках она
держит два больших стакана из вощёной бумаги.
— Я пролила половину грёбаной «колы», пока добралась сюда, —
она бросает короткий, злобный взгляд на толпу за спиной, — но лёд донесла. Лёд
остал… — Тут глаза её закатываются, и она начинает валиться на спину, не
отрывая кроссовок от асфальта.
Коп, охраняющий кампус (благослови его, Господи, вместе с
огромной бляхой и всем остальным), подхватывает её, удерживает на ногах, берёт
один из стаканов. Протягивает Лизи, потом убеждает другую Лизи отпить холодной
«колы» из стакана, который у неё остался. Лизи Лэндон на его слова внимания не
обращает. Потом, проигрывая всё это в голове, она: даже удивляется собственной
целеустремлённости. Теперь в голове только одна мысль: Главное, не дайте ей
упасть на меня, если она потеряет сознание, мистер Дружелюбие, — и Лизи
поворачивается к Скотту.
Его трясёт всё сильнее, и глаза туманятся, уже не могут
сфокусироваться на ней. И однако он пытается:
