— Эй, ты снова проснулся, — говорит она. — Тогда контрольный
вопрос. Так ты помнишь, что с тобой произошло?
— Выстрел, — шепчет он. — Мальчишка. Тоннель. Назад, Болит.
— Боль тебе придётся какое-то время потерпеть, — говорит
она. — А теперь не хотел бы ты…
Он сжимает её руку, как бы говоря: замолчи. Сейчас он скажет
мне, что заплутал в темноте, и я дала ему льда, думает Лизи-2006.
Но он говорит жене (которая этим днём спасла ему жизнь,
«вырубив» сумасшедшего серебряной лопатой) другое, задаёт короткий вопрос:
«Жарко?» Тон небрежный. Никакого особого взгляда. Сказано для того, чтобы
поддержать разговор, провести время, тогда как красный свет продолжает угасать,
а медицинское оборудование пикает и пикает. И со своего полотнища у двери
Лизи-2006 видит, как дрожь (не сильная, но заметная) пробегает по телу
Лизи-1988; видит, как указательный палец молодой Лизи выскальзывает из книги
«Дикари», более не служит закладкой.
Я думаю: «То ли он не помнит, то ли притворяется, что не
помнит своих слов, сказанных на асфальте (насчёт того, что он мог бы позвать
эту тварь, если бы захотел, мог бы позвать этого длинного мальчика, если бы мне
хотелось покончить с ним), и моего ответа о том, что ему надобно замолчать и не
поминать это чудище, оставить долбаную тварь в покое…» Я задаюсь вопросом,
действительно ли это классический случай забывчивости (как он забыл, что его
подстрелили) или какая-то особая забывчивость, когда всё плохое сметается в
специальный ящик, а потом запирается на ключ. Я задаюсь вопросом, а так ли это
важно, если он помнит, как нужно поправляться.
Лёжа на кровати (и одновременно летя на волшебном
полотнище-самолёте в вечном подарке её сна), Лизи шевельнулась и попыталась
крикнуть своему двойнику, попыталась крикнуть, что это имело значение, имело.
«Не позволяй ему с этим уйти! — пыталась крикнуть она. — Ты не сможешь забыть
это навсегда!» Но ещё фрагмент прошлого вспомнился ей, фрагмент их бесконечных
карточных игр на Субботнем озере летом. Эти две фразы выкликались, когда игрок
хотел заглянуть в сброшенные карты, чтобы посмотреть как минимум предпоследний
сброс: «Не трогай! Нельзя откапывать мертвеца!»
Нельзя откапывать мертвеца!
Однако она пытается ещё раз. Всей своей немалой силой воли и
мысли Лизи-2006 наклоняется вперёд, сидя на полотнище-самолёте, и посылает
телепатическое сообщение: Он прикидывается! СКОТТ ПОМНИТ ВСЕ! Своему молодому
«Я».
И на какое-то мгновение думает, что сообщение доходит до
адресата… знает, что дошло. Лизи-1988 вздрагивает, книга выскальзывает из её
руки и падает на пол. Но прежде чем молодая Лизи успевает повернуться к двери,
Скотт Лэндон смотрит на женщину, которая парит в воздухе за дверным проёмом,
смотрит на свою жену из того времени, когда она уже станет вдовой. Он вновь
складывает губы буквой «О», но вместо того, чтобы вновь издать тот ужасный
звук, просто дуеьт. Дуновение не сильное, не может быть сильным, с учётом того,
что он пережил? Но силы хватает, и полотнище-самолёт «ПИЛЬСБЕРИ — ЛУЧШАЯ МУКА»
отбрасывает назад, треплет, как стручок ваточника, подхваченный ураганом. Лизи
пытается удержаться на полотнище, понимая, что от этого зависит её жизнь, стены
больничного коридора пролетают мимо, но потом этот чёртов «самолёт» переворачивается,
она падает и…
9
Лизи проснулась, обнаружив, что сидит на кровати. Пот
высыхал у неё на лбу и под мышками. В спальне царила относительная прохлада,
спасибо потолочному вентилятору, но она чувствовала, что всё ещё разгорячена,
как…
Ну, как раскалённая духовка.
— Пусть будет духовка, — говорит она, и с губ срывается
нервный смех.
Сон уже разваливается на части (единственное, что она помнит
отчётливо, — наполнивший палату красный свет заходящего солнца), но она
проснулась с безумной уверенностью, отложившейся в сознании, одержимая
императивом: она должна найти эту долбаную лопату. С серебряным штыком.
— Почему? — спросила она пустую комнату. Взяла часы с
прикроватного столика и поднесла к лицу в полной уверенности, что прошёл час,
может, даже два. К её изумлению, выяснилось, что она спала двенадцать минут.
Она вернула часы на столик, вытерла руки о блузку, словно бралась за что-то
грязное и микробы так по ней и ползают. — Почему я должна искать эту нелепую
вещь?
Не важно. — Голос Скотта — не её. В последнее время она
редко слышала его столь отчётливо, но, Господи, на этот раз услышала. Громко и
ясно. Это не твоё дело. Просто найди её и положи, где… ну, ты знаешь.
Разумеется, она знала.
— Где я смогу энергично ею поработать, — пробормотала Лизи,
потёрла лицо ладонями, с губ даже сорвался смешок.
Совершенно верно, любимая, — согласился её умерший муж. —
Когда сочтёшь это уместным.
Глава 3
Лизи и серебрянный штык. (жди ветра перемен)
1
Яркий сон Лизи совершенно не помог ей освободиться от других
воспоминании о Нашвилле, особенно от одного момента: Герд Аллен Коул
поворачивает револьвер после выстрела в лёгкое, который Скотт ещё мог пережить,
чтобы следующую пулю послать в сердце, а такие ранения смертельны. Весь мир уже
перешёл на замедленное время, и мысленно она вновь и вновь возвращалась к
одному и тому же (как язык возвращается к щербинке на зубе): движение Герда на
удивление плавное, словно револьвер вращался на шарнире.
Лизи пропылесосила гостиную, которая в уборке не нуждалась,
потом запустила стиральную машину, хотя грязного белья набралось лишь на
полбарабана; теперь, когда она жила одна, корзина с грязным наполнялась так
медленно. Прошло два года, а она всё равно не могла к этому привыкнуть.
Наконец, она надела купальник и поплавала в бассейне за домом: проплыла
туда-обратно пять раз, десять, пятнадцать, семнадцать и выдохлась. Держась за
бортик на мелкой части, не касаясь ногами дна, тяжело дышала; чёрные мокрые
волосы, как блестящий шлем, облегали щёки, лоб, шею, и всё равно она видела
движущуюся руку с длинными пальцами, видела поворачивающийся «ледисмит» (не
было никакой возможности думать об этом оружии как об обычном револьвере,
узнав, его смертоносное блядское название), видела маленькую чёрную дыру с
затаившейся внутри смертью Скотта, которая, перемещалась справа налево, и
серебряная лопатка была такой тяжёлой. Казалось, уже невозможно успеть вовремя,
обогнать безумие Коула.
Она медленно шевелила ногами, поднимая фонтанчики брызг.
Скотту нравился их бассейн, но плавал он редко. Относился к тем людям, которые
предпочитают книгу, пиво, телевизор. Когда, естественно, не был в разъездах. И,
конечно, много времени он проводил в кабинете, работал, неизменно под музыку.
Или зимней ночью сидел в кресле-качалке в спальне для гостей, завернувшись в
один из пледов доброго мамика Дебушер, в два часа ночи, с широко-широко-широко
раскрытыми глазами, а за стенами ревел ужасный ветер, долетающий от
Йеллоунайфа
[27]
, и это был другой Скотт; один удрал на север, другой на юг
умчал, и, Господи, она любила их обоих одинаково, всегда и во всём одинаково.
