Потом Анда кивнула, как делают люди, словно вспоминая что-то
такое, о чём с самого начала не следовало забывать.
— Там, где нет кружков, тебя по крайней мере назвали — Лиза
Лэндон, реально существующая личность. А самое главное — напоследок взгляни-ка
вот на этот ли-и-изт… почти что каламбур получается, учитывая, как мы всегда
тебя называли… ты увидишь, что некоторые числа обведены квадратом. В этих
изданиях ты сфотографирована одна! — Она выразительно посмотрела на сестру. —
Ты захочешь на них взглянуть.
— Безусловно. — Лизи постаралась придать голосу выражение,
свидетельствующее о том, что от нетерпения она буквально выпрыгивает из
трусиков, хотя не могла понять, почему её должны заинтересовать фотографии, на
которых она одна, сделанные в тот слишком уж короткий период, когда рядом с ней
был её мужчина (хороший мужчина, знающий, как жить и как работать, не какой-нибудь
инкунк), с которым она делила дни и ночи. Лизи оторвала взгляд от стопок и груд
периодических изданий самых разных размеров и форм, представив себе, каково это
будет — брать их пачку за пачкой, просматривать один за другим, сидя, скрестив
ноги, на полу архивной комнаты (а где же ещё?), отыскивая все эти фотографии —
её и Скотта. И на тех, которые особо злили Аманду, находить себя, шагающую чуть
сзади, смотрящую на него снизу вверх. И если на фотографии другие аплодировали,
аплодировала и она. Её лицо на этих фотографиях могло быть безмятежным,
практически не выдающим эмоций, показывающим разве что вежливое внимание. Её
лицо говорило: Мне с ним не скучно. Её лицо говорило: Он не вызывает у меня
благоговейного трепета. Её лицо говорило: Ради него я не брошусь в огонь, как и
он ради меня (ложь, ложь, ложь).
Аманда ненавидела эти фотографии. Её мутило от одного их
вида. Она знала, что её сестру иногда называли миссис Лэндон, случалось, миссис
Скотт Лэндон, а то (и это было самым унизительным) не называли вовсе. Опускали
до «подруги». Для Аманды это было равносильно убийству.
— Анда?
Аманда взглянула на неё. И в этом резком, ярком свете Лизи
вдруг вспомнила, испытав самый настоящий шок, что осенью Аманде исполнится
шестьдесят. Шестьдесят! В этот момент Лизи подумала о той твари, что
преследовала её мужа бессонными ночами (если всё будет как она хочет, сказала
себе Лизи, Вудбоди этого мира об этой тревоге никогда и ничего не узнают). Эта
тварь, с бесконечным крапчатым боком, прекрасно знакома раковым больным,
смотрящим на пустые стаканчики из-под болеутоляющего и знающим, что до утра
новой порции не будет.
Она совсем близко, родная моя. Я не могу её видеть, но
слышу, как она закусывает.
Прекрати, Скотт, я не знаю, о чём ты говоришь.
— Лизи? — спросила Аманда. — Ты что-то сказала?
— Бормочу всякую чушь. — Она попыталась улыбнуться.
— Ты говорила со Скоттом?
Лизи оставила попытки улыбнуться.
— Да, пожалуй, что да. Иногда я всё ещё говорю с ним.
Безумие, правда?
— Я так не думаю. Нет, если получается. Я считаю, безумие —
это когда не получается. Кому знать, как не мне? У меня есть некоторый опыт.
Так?
— Анда…
Но Аманда уже отвернулась, чтобы взглянуть на кипы
периодических изданий, студенческих журналов, ежегодников. А когда посмотрела
на Лизи, её лицо осветила робкая улыбка.
— Я всё сделала правильно, Лизи? Я только хотела внести свою
лепту…
Лизи взялась за руку Аманды, легонько сжала.
— Ты всё сделала правильно. Как насчёт того, чтобы уйти
отсюда? Предлагаю тебе первой принять душ.
4
Я заплутал в темноте, и ты меня нашла. Мне было жарко… так
жарко… и ты дала мне лёд. Голос Скотта.
Лизи открыла глаза, думая, что на мгновение отключилась от
какой-то дневной работы, и увидела короткий, но на удивление подробный сон, в
котором Скотт умер, а она подрядилась в Гераклы, взяв на себя очистку рабочих
конюшен мужа. Но, открыв глаза, сразу поняла, что Скотт действительно умер, а
сама она спала в собственной постели после того, как отвезла Аманду домой, и
это был её сон.
Она словно плавала в лунном свете. Улавливала аромат
экзотических цветов. Тёплый летний ветерок отбрасывал волосы с висков, тот
ветерок, что дует после полуночи в каком-то таинственном месте далеко от дома.
И однако это был её дом, точно, её дом, потому что перед собой она видела
амбар, на чердаке которого располагались рабочие апартаменты Скотта — объект
жгучего интереса инкунков. А теперь, спасибо Аманде, она знала, что там лежит
множество фотографий её и умершего мужа. Зарытое сокровище, духовная пища.
Может, лучше бы не смотреть эти фотографии, прошептал на ухо
ветерок.
Ох, вот на этот счёт сомнений у неё не было. Но она всё
равно посмотрит. Теперь, зная, что они там, просто не могла заставить себя не
посмотреть.
Она обрадовалась, увидев, что плывёт на огромном,
поблёскивающем в свете луны полотнище, на котором многократно напечатана фраза
«ПИЛЬСБЕРИ — ЛУЧШАЯ МУКА». На углах полотнища узлы, как на носовом платке.
Такое богатство фантазии ей нравилось. Всё равно что плыть на облаке.
Скотт, она попыталась произнести его имя вслух и не смогла.
Сон ей этого не позволил. Она видела, что подъездная дорожка, ведущая к амбару,
исчезла. Вместе с двором между амбаром и домом. На их месте раскинулось
огромное поле пурпурных цветов, дремлющих в призрачном лунном свете. Скотт, я
тебя любила, я тебя спасла, я…
5
Тут она проснулась и услышала себя в темноте, повторяющую
снова и снова, словно мантру: «Я тебя любила, я тебя спасла, я принесла тебе
лёд. Я тебя любила, я тебя спасла, я принесла тебе лёд. Я тебя любила, я тебя
спасла, я принесла тебе лёд».
Она ещё долго лежала, вспоминая жаркий августовский день в
Нашвилле и думая (не в первый раз), что остаться одной, прожив так долго в
паре, странно и необычно. Задай ей такой вопрос при жизни Скотта, она бы
ответила, что два года — достаточный срок, чтобы с этим свыкнуться, но на
собственном опыте выяснила, что это не так. Время, похоже, ничего не делало,
разве что притупило острую кромку горя, и теперь она рвала, а не резала. Потому
что уже ничего не было «по-прежнему». Ни снаружи, ни внутри, ни для неё. Лёжа в
кровати, где раньше спали двое, Лизи думала, что человек острее всего чувствует
себя одиноким, когда просыпается и обнаруживает, что в доме никого нет. Из тех,
кто способен дышать, — только ты да мыши в стенах.
Глава 2
Лизи и безумец. (Темнота любит его)
1
Наутро Лизи сидела, поджав ноги, в архивной комнате Скотта и
просматривала кипы и стопки журналов, списки выпускников, бюллетени кафедры
английского языка и литературы, университетские «журналы», которые лежали вдоль
южной стены. До прихода в рабочие апартаменты думала, что беглого просмотра
вполне хватит для того, чтобы избавиться от тех жестких тисков, в которых эти
ещё не увиденные фотографии держали её воображение. А попав сюда, поняла, что
надежда эта напрасна. И ей не требовался маленький блокнот Аманды с вписанными
в него числами. Он лежал на полу, никому не нужный, пока Лизи не сунула его в
задний карман джинсов. Не нравился ей вид этого блокнота, принадлежащего
человеку с не совсем здоровой психикой.
