11
Если быть честной с собой, подумала она в начале короткой
поездки домой, нужно признать, что возвращение этих давних воспоминаний (в том
смысле, что они возвратились снова, возвратились сейчас) напугало её гораздо
сильнее, чем то, что случилось — или не случилось — в кровати Аманды перед
рассветом. Вот это она как раз могла отмести (ну… почти), счесть проделкой
озабоченного сознания на пороге пробуждения. Но она уже долгое время не думала
о Герде Аллене Коуле, а если бы кто спросил, как звали отца Скотта и где он
работал, ответила бы, что не помнит этого.
— «Ю.С. Гипсам», — сказала она. — Только Спарки называл её
«Ю.С. Гиппам», — а потом почти что прорычала, тихо и яростно: — А теперь
прекрати. Этого достаточно. Остановись.
Но могла ли она? Это вопрос. Важный вопрос, потому что её
муж не был единственным человеком, который поглубже запрятывал некие
болезненные и пугающие воспоминания. Она разделила ментальным занавесом «ЛИЗИ
ТЕПЕРЬ» и «ЛИЗИ! РАННИЕ ГОДЫ» и всегда думала, что занавес этот крепкий и
прочный, но сегодня у неё возникли сомнения. Конечно же, в нём были дыры,
заглянув в которые, она рисковала увидеть нечто такое, в пурпурной дымке, чего
видеть совсем не хотелось. Лучше на это не смотреть, точно так же, как лучше не
смотреть на себя в зеркало после наступления темноты, если только в комнате не
горят все лампы, или не есть (ночная еда) апельсин или клубнику после захода
солнца. Некоторые воспоминания нормальны, но другие опасны. Так что оптимальный
вариант — жить в настоящем. Потому что если ты ухватишься не за то
воспоминание, то можешь…
— Можешь — что? — спросила себя Лизи злобным, дрогнувшим
голосом, а потом без запинки ответила: — Я не хочу этого знать.
Из заходящего солнца на встречной полосе появился «ПТ
Круизер», и водитель помахал ей рукой. Она ответила тем же, хотя не могла
вспомнить ни одного знакомого с «ПТ Круизером». Это не имело значения. Здесь, в
глубинке, ты всегда отвечаешь на приветствие, таковы правила хорошего тона. Да
и потом, сделала она это автоматически, думая совсем о другом. Не могла она
позволить себе отказаться от всех воспоминаний только потому, что (Скотт в
кресле-качалке, лицо — огромные глаза, а снаружи завывает ветер, жуткий ветер,
рвущий всё на своём пути, долетевший из Йеллоунайфа) на некоторые не могла
смотреть. И не все они терялись в пурпуре; некоторые, упрятанные в собственную
ментальную книгозмею, были очень даже доступны. Эти булы, к примеру. Скотт
однажды выдал ей полную информацию по булам, не так ли?
— Да, — согласилась она и отвернула козырёк, чтобы лучи
опускающегося солнца не били в глаза. — В Нью-Гэмпшире. За месяц до нашей
свадьбы. Но я не помню точно, где именно.
Отель назывался «Оленьи рога».
Ладно, хорошо, большое дело. «Оленьи рога». И Скотт говорил,
что это их ранний медовый месяц или что-то в этом роде…
Предсвадебный медовый месяц. Он называет это «их
предсвадебный медовый месяц». Говорит: «Давай, любимая, собирай вещи и вперёд».
— А когда любимая спросила, куда они едут… — бормочет она.
А когда Лизи спрашивает, куда они едут, он отвечает: «Мы
узнаем, когда попадём туда». И они узнали. К тому времени небо белеет, по радио
обещают снег, и это невероятно, потому что листва ещё на деревьях и только
начинает менять цвет с…
Они приехали туда, чтобы отпраздновать подписание договора
на выпуск в формате «покетбук» «Голодных дьяволов», романа-«ужастика», который
первым из произведений Скотта Лэндона попал в список бестселлеров и озолотил
их. Как выяснилось, они были единственными гостями. И действительно, их приезд
ознаменовался столь необычным для ранней осени снегопадом. В субботу они надели
снегоступы, проложили первую цепочку следов в лес и сели под (конфетным
деревом) деревом, особым деревом, он закурил и сказал, что должен сообщить ей
кое-что очень важное, и если потом она передумает выходить за него замуж, он
огорчится… чёрт, у него разобьётся долбаное сердце, но…
Лизи резко свернула на обочину шоссе 17, подняв облако пыли,
и остановилась. Дневного света ещё хватало, но он менялся — медленно, но верно
переходил в тот удивительный июньский вечерний свет, свойственный только Новой
Англии, который большинство взрослых, родившихся к северу от Массачусетса,
прекрасно помнят по своему детству.
Я не хочу возвращаться к «Оленьим рогам» и тому уик-энду. Ни
к снегу, который казался волшебным, ни к конфетному дереву, под которым мы
съели сандвичи и выпили вино, ни к кровати, которую мы делили в ту ночь, ни к
историям, которые он тогда рассказал, — скамьи, булы, чокнутые отцы. Я боюсь,
как бы мои воспоминания не привели меня к тому, чего я не решаюсь увидеть
вновь. Пожалуйста, не надо больше.
До Лизи вдруг дошло, что она повторяет вслух снова и снова:
«Не надо больше. Не надо больше. Не надо больше».
Но она охотилась на була и, возможно, опоздала с тем, чтобы
просить: «Не надо больше». Согласно существу, которое этим утром оказалось с
ней в одной постели, она уже нашла первые три станции. Ещё несколько, и она
сможет потребовать приз. Иногда это шоколадный батончик! Иногда напиток —
«кока» или «Ар-си»! Всегда карточка со словами: «БУЛ! Конец!»
«Я оставил тебе бул», — сказало существо в ночной рубашке
Аманды… и теперь, когда солнце скатывалось к горизонту, ей вновь с трудом
верилось, что в кровати рядом с ней лежала Аманда. Или только Аманда.
Кровь-бул идёт к тебе.
— Но сначала хороший бул, — пробормотала Лизи. — Ещё
несколько станций, и я получу мой приз. Напиток. Мне, пожалуйста, двойную
порцию виски. — Она рассмеялась, со стороны смех мог показаться безумным. — Но
если станции уходят за пурпур, каким образом бул может оказаться хорошим? Я не
хочу идти за пурпур.
Её воспоминания — станции була? Если да, то она могла
насчитать три очень ярких за последние двадцать четыре часа: схватка с
безумцем, коленопреклонение у Скотта, лежащего на раскалённом асфальте, лицезрение
его, выходящего из темноты с окровавленной рукой, которую он протягивал ей, как
подарок…
Это бул, Лизи! Не просто бул, а кровь-бул! Лёжа на асфальте,
он сказал ей, что его длинный мальчик (тварь с бесконечным пегим боком) очень
близко. «Я её не вижу, но слышу, как она закусывает».
— Я больше не хочу думать об этом! — услышала она свой крик,
только голос её доносился издалека, с другого берега огромного залива, и
внезапно реальный мир стал тонким, как корочка льда. Или превратился в зеркало,
в которое она не решалась смотреть дольше чем секунду-другую. Я могу так её
позвать. Она придёт. Сидя за рулём «BMW», Лизи подумала о том, как её муж
просил лёд, как лёд появился (практически чудом), и закрыла лицо руками.
Импровизация была коньком Скотта, не Лизи но, когда доктор Олбернесс спросил о
медсестре в Нашвилле, Лизи прыгнула выше головы, сочинив байку о том, как Скотт
задержал дыхание и открыл глаза (другими словами, прикинулся мёртвым), и
Олбернесс смеялся так, будто никогда не слышал ничего более забавного. Смех
этот не заставил Лизи завидовать тем, кто работал под его началом, но по
крайней мере в результате она уехала из «Гринлауна» и очутилась здесь, на
обочине сельского шоссе, с воспоминаниями, которые носились вокруг, лая, как
голодные собаки, и рвали пурпурный занавес… ненавистный и столь дорогой ей
пурпурный занавес.
