— Лизи, — говорит он. — Маленькая Лизи.
Он засыпает, накрыв её руку своей, и Лизи это вполне
устраивает. Она может переворачивать страницы книги одной рукой.
16
Лизи шевельнулась, как женщина, пробуждающаяся от сна,
посмотрела в окно водительской дверцы «BMW», увидела, что тень её автомобиля на
чистеньком асфальте у магазина мистера Пателя заметно выросла. В пепельнице
лежал не один окурок, не два, а три. Она повернулась к ветровому стеклу и
увидела женское лицо в одном из маленьких окошек заднего фасада магазина, за
которым, должно быть, располагалась подсобка. Лицо исчезло, прежде чем она
успела определить, жена ли это мистера Пателя или одна из двух его дочерей-подростков,
но выражение лица уловила: любопытство и озабоченность. В любом случае ей
следовало уезжать. Лизи включила заднюю передачу, развернулась, радуясь тому,
что тушила окурки в пепельнице, а не бросала в окно на чистый асфальт, и вновь
поехала к дому.
Воспоминания того дня в больнице (и сказанного медсестрой) —
ещё одна станция була?
Да? Да.
Что-то лежало с ней в кровати этим утром, и теперь она
готова поверить, что это был Скотт. По какой-то причине он послал её на охоту
за булом, точно так же, как его большой брат Пол посылал на такие же охоты
самого Скотта, когда они были несчастными мальчишками, растущими в сельской
части Пенсильвании. Только вместо маленьких загадок, которые вели от одной
станции к другой, её вели…
— Ты ведёшь меня в прошлое, — тихим голосом сказала она. —
Но почему ты это делаешь? Почему? И где находится это гиблое место?
Тот, за которым ты охотиться, хороший бул. Он ведёт за
пурпур.
— Скотт, я не хочу заходить за пурпур. — Лизи уже подъезжала
к дому. — Будь я проклята, если хочу заходить за пурпур.
«Но не думаю, что у меня есть выбор».
И если всё так, как она думала, и следующей станцией була
станут воспоминания об их уик-энде в «Оленьих рогах» (предсвадебный медовый
месяц), тогда ей требовалась кедровая шкатулка доброго мамика. Это всё, что
осталось у неё в память о матери, потому что (африканов) афганов
[58]
уже не
было, и Лизи полагала, что для неё эта шкатулка являлась своеобразной архивной
комнатой, как та, что в рабочих апартаментах Скотта. Именно туда она складывала
всякие памятные вещички (СКОТТ И ЛИЗИ! РАННИЕ ГОДЫ!) в первые десять лет их
семейной жизни: фотографии, открытки, салфетки, книжицы спичек, меню, подставки
для стаканов, всякую прочую ерунду. Как долго она собирала эту коллекцию?
Десять лет? Нет, меньше. Максимум шесть. Может, ещё меньше. После «Голодных
дьяволов» их жизнь стремительно менялась — речь не только о поездке в Германию,
но обо всём. И очень скоро стала напоминать безумную карусель в конце фильма
Альфреда Хичкока «Незнакомцы в поезде». Она перестала собирать салфетки и
книжицы спичек, потому что они бывали в слишком многих коктейль-холлах и
ресторанах слишком многих отелей. Очень скоро она вообще перестала что-либо
сохранять. И кедровая шкатулка доброго мамика, которая пахла так сладко, когда
её открывали, где она теперь? Где-то в доме, это точно, и Лизи собиралась её
найти.
«Может, она и окажется следующей станцией була», — подумала
Лизи, а потом увидела впереди свой почтовый ящик. Крышку откинули, внутри
лежала пачка писем, схваченная резинкой. Из любопытства Лизи остановилась рядом
со столбом, на котором крепился почтовый ящик. Когда Скотт был жив, она часто
приезжала домой и обнаруживала, что ящик забит до отказа, но теперь писем стало
заметно меньше, и обычно они адресовались «ПРОЖИВАЮЩЕМУ» или «МИСТЕРУ И МИССИС
ВЛАДЕЛЬЦАМ ДОМА». По правде говоря, пачка была тоненькая, четыре конверта и
одна почтовая открытка. Мистер Симмонс, почтальон, должно быть, положил письма
в ящик, хотя обычно он использовал резинку или две для того, чтобы закрепить их
на металлической крышке. Лизи просмотрела конверты: счета, реклама, открытка от
Канти — а потом сунула руку в ящик. Нащупала что-то мягкое, пушистое, влажное.
От удивления вскрикнула, отдёрнула руку и увидела на пальцах кровь. Снова
вскрикнула, на этот раз от ужаса. В первый момент не сомневалась, что её
укусили: какая-то зверюга подобралась к ящику по деревянному столбу и
устроилась внутри. Может, крыса, а может, кто-то и похуже, скажем, бешеный
сурок или детёныш скунса.
Она вытерла руку о блузу, учащённо дыша (но не стонала),
потом с неохотой подняла ладонь к глазам, чтобы сосчитать количество ранок. И
посмотреть, насколько они глубокие. В этот момент она настолько убедила себя в
том, что её укусили, что буквально увидела отметины от зубов. Потом моргнула, и
реальность вытеснила фантазии. Пятна крови на коже остались, но ни царапин, ни
укусов, ни каких-то иных повреждений не было. Что-то в её почтовом ящике
лежало, какой-то ужасный пушистый сюрприз, но он своё уже откусал.
Лизи открыла «бардачок», и из него вывалилась
нераспечатанная пачка сигарет. Она порылась в глубине и нашла маленький
фонарик, который переложила туда из «бардачка» своего прежнего автомобиля,
«лексуса» (она ездила на нём четыре года). Отличный был автомобиль этот
«лексус». А поменяла она его лишь потому, что он ассоциировался со Скоттом,
который называл его «Секси лексус Лизи». Удивительно, сколь многое может
причинять боль, когда умирает кто-то из твоих близких; но это разговор о
принцессе и долбаной горошине. Теперь ей оставалось только надеяться, что
батарейки фонарика разрядились не полностью.
Не разрядились. Луч был ярким и устойчивым. Лизи нагнулась к
почтовому ящику, глубоко вдохнула, направила в него луч фонаря. Смутно
почувствовала, что губы её сжались до боли. Поначалу разглядела только тёмный
силуэт и зелёный отблеск стенки. Влага блестела на ржавом дне металлического
почтового ящика. Лизи решила, что это кровь, в которой она вымазала пальцы. Она
переместилась чуть левее, боком прижалась к водительской дверце, сунула фонарик
ещё глубже. У тёмного силуэта отрос мех, появились уши и нос, который, возможно,
был розовым при дневном свете. Глаза затуманила смерть, но их форма однозначно
подсказала, что в её почтовом ящике лежала мёртвая кошка.
Лизи начала смеяться. Смех этот, конечно, не мог сойти за
нормальный, но и не был исключительно истеричным. Тут чувствовался настоящий
юмор. Ей не требовался Скотт, чтобы сказать, что дохлая кошка в её почтовом
ящике — это чистое, чистое «Роковое влечение»
[59]
. Речь шла не о шведском
фильме с субтитрами, поэтому «Роковое влечение» она смотрела дважды. А самым
забавным был тот факт, что кошки у Лизи не было.
Досмеявшись, она закурила «Салем лайт» и свернула на
подъездную дорожку.
