А когда приступ смеха прошёл, вновь подумала о кедровой
шкатулке доброго мамика (шкатулка была у Лизи уже лет тридцать пять, о она
никогда не думала о ней как о своей).
Она помнила, что шкатулка вкупе с лежащими внутри маленькими
памятными вещицами помогала успокоить истерику, поднимающуюся из глубин. И у
неё оставалось всё меньше сомнений в том, что шкатулку она положила на чердак.
Логичное, между прочим, решение. Оставшееся от сделанного Скоттом хранилось в
амбаре и в рабочих апартаментах. Оставшееся от той части её жизни, которая
пришлась на годы его работы, хранилось здесь, в доме, который она выбрала и в
который они оба переехали, чтобы любить друг друга.
На чердаке лежали четыре дорогих турецких ковра, которые она
когда-то обожала, но в какой-то момент, по причинам, до сих пор ей непонятным,
они стали её пугать…
По меньшей мере три комплекта чемоданов, которым доставалось
всё, что два десятка авиакомпаний (многие маленькие, выполнявшие только местные
рейсы) могли обрушить на них. Этим бывалым воинам, заслужившим медали и парады,
пришлось удовлетвориться почётной чердачной отставкой (чёрт, парни, это лучше
городской свалки)…
Мебель гостиной в стиле «датский модерн», которая, по словам
Скотта, выглядела претенциозной, и как же она злилась на него, вероятно,
главным образом потому, что соглашалась с его правотой…
Бюро с убирающейся крышкой, «удачная покупка», как
выяснилось, с одной укороченной ножкой, под которую приходилось что-то
подкладывать, только подкладка всегда вылезала из-под ножки, пока однажды
крышка не съехала ей на пальцы, и на том всё и закончилось: бюро определили
новое место жительства — долбаный чердак…
Пепельницы на стойках, от их курильных времён…
Старая пишущая машинка Скотта «Ай-би-эм селектрик», на
которой он печатал письма, пока не возникли проблемы с чёрной и корректирующей
лентами.
Те вещи, эти, всякие и разные. Из другого мира, если на то
пошло, но всё они здесь, никуда не делись. И где-то, возможно, за стопкой
журналов или на кресле-качалке с треснувшей спинкой, стояла кедровая шкатулка.
Она думала о ней как думают о холодной воде в жаркий день, когда хочется пить.
Лизи не знала, с чего у неё такая ассоциация, но так уж сложилось.
К тому времени, когда помощник шерифа Боукмен поднялся из
подвала с «полароидами», ей уже не терпелось выпроводить его за дверь. Но он не
торопился уходить («Прилип, как зубная боль», — выразился бы папаня Дебушер),
сначала сказал ей, что кошку, по-видимому, зарезали каким-то инструментом
(возможно, отвёрткой), потом заверил её, что припаркуется неподалёку. На их
патрульных машинах (он называл их просто «машинами») не было надписи «СЛУЖИТЬ И
ЗАЩИЩАТЬ», но ему хотелось, чтобы она чувствовала себя в полной безопасности.
Лизи постаралась убедить его, что именно в такой безопасности себя и чувствует,
а потому собирается лечь спать: день выдался долгим, у одной из близких
родственниц возникли серьёзные проблемы со здоровьем, плюс вся эта история с
преследованием, в общем, она совершенно вымоталась. Помощник шерифа Боукмен
наконец-то понял намёк и ушёл, напоследок ещё раз сказав, что она в полной
безопасности и ей нет никакой необходимости «спать вполглаза». Потом спустился
со ступенек переднего крыльца так же уверенно, как спускался в подвал, ещё раз
просматривая фотографии дохлой кошки, пока мог видеть их в свете фонаря над
крыльцом. Через минуту-другую она услышала, как взревел двигатель. Свет фар
прошёлся по лужайке, дому и исчез. Она подумала о помощнике шерифа Боукмене,
сидящем за рулём патрульной машины, припаркованной на обочине шоссе.
Улыбнулась. Потом поднялась на чердак, не догадываясь о том, что двумя часами
позже будет лежать на кровати, полностью одетая, без сил и с текущими по щекам
слезами.
3
Утомлённый мозг — самая лёгкая добыча одержимости, и после
получаса безрезультатных поисков на чердаке, в жарком и застывшем воздухе, при
плохом освещении, с тенями, которые со всей решимостью кутали каждый закуток,
который она хотела осмотреть, Лизи сдалась одержимости, даже не подозревая об
этом. Она не очень-то понимала, зачем ей вообще понадобилась эта шкатулка,
только чувствовала — что-то из хранящегося внутри, какой-то сувенир первых лет
семейной жизни, был следующей станцией була. Однако через какое-то время сама
шкатулка стала её целью, кедровая шкатулка доброго мамика. Хрен с ними, с
булами, но если она не найдёт шкатулку (длина — фут, ширина — девять дюймов,
высота — шесть), то не сможет уснуть. Будет лежать, мучаясь мыслями о дохлых
кошках, умерших мужьях, пустых кроватях, инкунках, сёстрах, которые режут себя,
отцах, которые… (хватит Лизи хватит) Будет лежать без сна, ни слова больше.
Часа поисков всё же хватило, чтобы убедить Лизи: кедровой шкатулки на чердаке
нет. К тому времени она уже пришла к выводу, что шкатулка скорее всего в
спальне для гостей. Вроде бы логичное предположение о её миграции с чердака в
эту самую спальню… да только ещё сорок минут поисков (включая обследование
верхней полки стенного шкафа с неустойчивой стремянки) показали Лизи, что и
спальня для гостей — ещё один тупик. Следовательно, шкатулка находилась в
подвале. Долж??а находиться в подвале. Весьма вероятно, что нашла покой под
лестницей, где стояли картонные коробки с занавесками, тряпками, компонентами
старых стереосистем и лежал различный спортивный инвентарь: коньки, набор для
крикета, рваная сетка для бадминтона. Торопливо спускаясь по лестнице в подвал
(она и думать забыла о дохлой кошке, которая лежала в морозильнике, соседствуя
с лосятиной), Лизи практически убедила себя, что видела шкатулку там, внизу. К
тому моменту она уже очень устала, но лишь смутно отдавала себе в этом отчёт.
Ей потребовалось двадцать минут, чтобы вытащить все коробки
из их долгосрочного хранилища некоторые отсырели, раскрылись. Когда Лизи закончила
перебирать содержимое коробок, руки и ноги дрожали от усталости, одежда
прилипла к телу, а в затылке начала пульсировать боль. Лизи убрала на прежнее
место все целые коробки, развалившиеся оставила посреди подвала. Должно быть,
шкатулка доброго мамика всё-таки лежала на чердаке. Конечно, и лежала там
всегда, И пока она попусту тратила время, перебирая заржавевшие коньки и
забытые паззлы, кедровая шкатулка терпеливо ждала наверху. Теперь-то Лизи могла
назвать дюжину мест, куда не удосужилась заглянуть, скажем, в короба под
карнизами. Очень, между прочим, подходящее место. Наверное, поставила туда
шкатулку и забыла об этом…
Мысль эта резко оборвалась, едва она осознала, что за спиной
кто-то стоит. Она видела его краем глаза. Назови его Джимом Дули или Заком
Маккулом — в любом случае в следующее мгновение он положит руку на её потное
плечо и скажет ей: «Миссас». Вот тогда ей действительно будет о чём
тревожиться.
Ощущение присутствия постороннего было настолько реальным,
что Лизи буквально услышала, как шаркнули об пол подошвы туфель Дули. Она резко
развернулась, руки пошли вверх, прикрывая лицо, и ей потребовалось лишь
мгновение, чтобы увидеть пылесос «гувер», который она сама же вытащила из-под
лестницы. Потом Лизи споткнулась о развалившуюся коробку с бадминтонной сеткой.
Замахала руками, пытаясь сохранить равновесие, и ей это почти что удалось, но
всё-таки она не удержалась на ногах, успела подумать: «Твою мать!» — и
шлёпнулась. Макушка её на какой-то дюйм разминуласъ с опорной балкой, на
которой держались ступени, и хорошо, что разминулась, иначе на голове у неё
выросла бы шишка, а может, от удара она даже потеряла бы сознание. И, потеряв
сознание, крепко приложилась бы к бетонному полу. А так Лизи удалось смягчить
контакт с полом руками. Одно колено приземлилось удачно, на коробку с
прогнившей бадминтонной сеткой, второму повезло меньше, его ждала жёсткая
посадка на бетон. К счастью, Лизи была в джинсах.
