Он даже запаковал им ленч и бутылку красного вина за счёт
заведения. И вот они, в толстых зимних штанах и куртках, с тёплыми наушниками,
которые нашла им весёлая жена хозяина отеля (у Лизи куртка до смешного
огромная, закрывает колени), позируют около деревенского отеля,
предоставляющего ночлег и завтрак, в снегопад, похожий на спецэффекты
Голливуда, в снегоступах, и улыбаются, как пара радостных олухов. Им одолжили и
рюкзак, в который Скотт положил ленч и бутылку. Скотт и Лизи, отправляющиеся в
поход к конфетному дереву, пусть тогда они этого и не знали. Отправляющиеся в
поход по улице Воспоминаний. Только для Скотта Лэндона улица Воспоминаний —
аллея-Выродков, и не приходится удивляться, что он предпочитает заглядывать
туда как можно реже.
«И всё-таки, — думала Лизи, водя кончиками пальцев по этой
фотографии, точно так же, как по фотографии их свадебного танца, — ты, должно
быть, знал, что должен пойти туда хотя бы один раз перед тем, как я выйду за
тебя замуж, нравится тебе это или нет. Ты считал себя обязанным кое-что мне
рассказать, не так ли? Историю, которая обоснует твоё не подлежащее изменениям
условие. Должно быть, ты не одну неделю выискивал подходящее место. И когда
увидел это дерево, эту иву, так заваленную снегом, что под ветвями образовался
грот, ты понял, что нашёл его, и не мог и дольше тянуть с рассказом. Как же ты,
должно быть, тогда нервничал. Как боялся, что я, выслушав тебя, скажу, что
всё-таки не выйду за тебя замуж».
Лизи думает, что тогда он сильно нервничал, всё так. Она
могла вспомнить его молчание в автомобиле. Разве она ещё не решила, что он
думает о чём-то своём? Да, потому что обычно Скотт был таким говорливым.
— Но к тому времени ты должен был достаточно хорошо меня
знать… — начала она и замолчала. Разговор с самим собой хорош тем, что нет
нужды заканчивать фразу. К октябрю 1979 года он, должно быть, знал её
достаточно хорошо, чтобы верить: она останется. Чёрт, да когда она не указала
ему на дверь, после того как он так искромсал руку, разбив стекло в теплице, он
уже должен был поверить, что она готова к долгому путешествию. Но он нервничал
из-за того, что придётся выставить напоказ все эти давние воспоминания,
коснуться этих древних жизненных струн? Лизи догадалась, что нервничал — мягко
сказано. Догадалась, что он был испуган до долбаной смерти.
Тем не менее Скотт взял её затянутую в перчатку руку в свою
и указал на иву: «Давай поедим там, Лизи… давай пойдём под это…».
6
— Давай поедим под этой ивой, — говорит он, и Лизи более чем
согласна с его предложением. Во-первых, она страшно проголодалась. Во-вторых,
ноги, особенно икры, болят от непривычной нагрузки, связанной с особенностью
передвижения в снегоступах: поднял ногу, повертел, тряхнул… А главное, она
хочет отдохнуть от необходимости смотреть на этот бесконечно падающий снег.
Прогулка, как и обещал хозяин отеля, получилась великолепной, это спокойствие,
думает Лизи, она запомнит на всю жизнь, единственные звуки — их дыхание, скрип
снега под снегоступами да бесконечная дробь, которую где-то вдалеке выбивает
дятел. И всё же этот устойчивый поток (иначе, наверное, и не скажешь)
гигантских снежинок уже начал её доставать. Снег такой густой, падает так
быстро, что мешает сосредоточиться на чём-либо, она теряет ориентацию, у неё
кружится голова. Ива стоит на краю поляны, её ветви со всё ещё зелёными
листьями тянет к земле толстый слой белой глазури.
«Они называются вайя?» — гадает Лизи, думает, что спросит за
ленчем у Скотта. Скотт-то наверняка знает. Но спросить так и не удаётся. Потому
что появляются другие вопросы.
Скотт направляется к иве, Лизи — за ним, поднимая ноги,
стряхивая снег со снегоступов, шагает по следам своего жениха. Добравшись до
дерева, Скотт, как занавес, раздвигает покрытые снегом ветви с зелёной листвой
и заглядывает внутрь. Его обтянутый синими джинсами зад приглашающе смотрит на
неё, словно напрашивается на пинок.
— Лизи! — говорит Скотт. — Тут очень мило. Подожди, пока ты…
Она поднимает снегоступ «А» и прикладывает его к обтянутыми
синими джинсами заду «Б». Жених «В» мгновенно исчезает в засыпанной снегом иве
«Г» (в удивлении выругавшись). Это забавно, очень забавно, и Лизи начинает
смеяться, стоя под падающим снегом. Она вся им покрыта, даже ресницы потяжелели
от снега.
— Лизи? — доносится из-под белого зонтика.
— Да, Скотт?
— Ты меня видишь?
— Нет, — отвечает она.
— Тогда подойди поближе.
Она подходит по его следам, зная, что её ждёт, но когда его
рука выстреливает сквозь снежно-зелёный занавес, а пальцы ухватывают её
запястье, это всё равно сюрприз, и она вскрикивает, смеясь, потому что она не
просто удивлена; она даже немного испугана. Он тащит её на себя, и холодная
белизна накрывает её лицо, на мгновение ослепляет. Капюшон её куртки откинут, и
снег попадает на шею, замораживает тёплую кожу. Лизи стягивает с ушей меховые
наушники и слышит приглушённое «бламп»: за её спиной с дерева падают тяжёлые
глыбы снега.
— Скотт! — ахает она, — Скотт, ты меня на… — и замолкает.
Он стоит перед ней на коленях, капюшон его куртки откинут
назад, открывая гриву чёрных волос, почти таких же длинных, как у неё. Тёплые
наушники висят на шее как настоящие. Рюкзак рядом с ним, прислонён к стволу
дерева. Он смотрит на неё, улыбается, ждёт, когда она сообразит, что к чему. И
Лизи соображает. Соображает быстро. «Любой сообразил бы», — думает она.
Ощущение такое, будто её пустили в сарай, где большая сестра
Анда и её друзья играли в пиратов…
Но нет. Даже лучше, потому что здесь не пахнет старым
деревом, отсыревшими журналами и заплесневелым мышиным помётом. Он словно
привёл её в совершенно другой мир, затащил в магический круг, и всё
пространство под белым куполом принадлежит только им. Диаметр основания этого
пространства — десять футов. По центру — ствол ивы. У травы, растущей вокруг,
по-прежнему цвет лета — зелёный.
— Ох, Скотт. — И у неё изо рта не вырывается пар. Тут тепло,
осознаёт Лизи. Снег, плотным слоем лежащий на ветвях, служит теплоизоляцией.
Она расстёгивает молнию куртки.
— Круто, правда? А теперь послушай, как здесь тихо.
Он замолкает. Молчит и она. Поначалу думает, что вообще нет
никаких звуков, но это не так. Один есть. Она может слышать медленные,
приглушённые удары. Это её сердце. Он протягивает руки, снимает с неё перчатки,
берёт её руки в свои. Целует каждую ладошку точно посередине. Оба не говорят ни
слова. Тишину нарушает Лизи: урчит её желудок. Скотт хохочет, усаживается
спиной к стволу ивы.
— И мой тоже урчит, — признаётся он. — Я хотел вытащить тебя
из этих лыжных штанов и трахнуть здесь, Лизи, тут достаточно тепло, но после
такой прогулки я слишком голоден.
