— Ты должен прыгнуть, трусишка, а не то я снова начну его
резать!
— Не надо, папа! — кричит Скотт. — Пожалуйста, не режь его
больше, я прыгну!
— Тогда прыгай! — Верхняя губа отца задирается, обнажая
зубы. Глаза вращаются, вращаются, вращаются и вращаются, словно он выискивает
людей по углам — а может, и выискивает, наверняка выискивает, потому что иногда
они слышат, как он говорит с людьми, которых здесь нет. Скотт и его брат зовут
их или людьми дурной крови, или людьми кровь-була.
— Ты прыгнешь, Скутер! Ты прыгнешь, старина Скутер!
Джеронимо, а потом за борт! В этой семье нет трусливых жидов! Прыгай!
— ДЖЕРОМИНО! — кричит он, и хотя его стопы дрожат, а голени
дёргаются, он не может заставить себя прыгнуть. Трусливые ноги, трусливые
жидовские ноги. Отец не даёт ему ещё одного шанса. Отец глубоко вонзает нож в
руку Пола, и кровь течёт рекой. Часть попадает на шорты Пола, часть — на
кроссовки. У Пола перекашивается лицо, но он не вскрикивает. Глаза молят Скотта
остановить этот ужас, но рот остаётся закрытым. Рот ни о чём не просит.
В «Ю.С. Гипсам» (мальчики называют эту компанию «Ю.С.
Гиппам», потому что так называет её их отец) сотрудники зовут Эндрю Лэндона
Спарки
[82]
или мистер Спаркс. И теперь его лицо нависает над плечом Пола,
светлые волосы стоят дыбом, словно электричество, с которым он работает, вошло
в него, его кривые зубы видны в хэллоуиновской улыбке, а глаза пустые, потому
что отца нет, он ушёл, в его теле ничего не осталось, кроме дурной крови, он
больше не человек и не отец, а только кровь-бул с глазами.
— Не сдвинешься с места — и я отрежу ему ухо, — говорит
тварь со стоящими дыбом волосами отца, тварь, в которую превратился отец. — Ещё
одна неудачная попытка — ия перережу его грёбаную глотку. Мне наплевать. Решать
тебе Скутер Скутер старина Скут. Ты говоришь что любишь его но ты любишь его
недостаточно сильно для того чтобы я перестал его резать не так ли? Всего-то
тебе нужно прыгнуть с этой святомамкиной трёхфутовой скамьи! Что ты об этом
думаешь Пол? Что ты сейчас можешь сказать своему маленькому трусливому братцу?
Но Пол ничего не говорит, только смотрит на брата,
тёмно-синие глаза не отрываются от карих глаз, и этот ад будет продолжаться ещё
две с половиной тысячи дней, семь бесконечных лет. «Делай, что можешь, и будь,
что будет», — вот что говорят глаза Пола Скотту, взгляд этот разбивает ему
сердце, и когда он наконец-то прыгает со скамьи (какая-то его часть твёрдо
убеждена, что это смерть), он делает это не из-за угроз отца, а потому, что
глаза брата разрешили ему остаться там, где он стоял, если испуг слишком велик
и он не может заставить себя прыгнуть.
Остаться на скамье, даже если из-за этого Пола Лэндона
убьют.
Он приземляется и падает на колени, в кровь на досках, и
начинает плакать, потрясённый тем, что всё ещё жив, а потом рука отца обнимает
его, сильная рука отца поднимает его, уже с любовью, а не со злостью. Губы отца
сначала прижимаются к щеке, потом к уголку рта.
— Видишь Скутер старина Скутер старина Скотт? Я знал ты
можешь это сделать.
Потом отец говорит, что всё закончено, кровь-бул закончен, и
Скотт может позаботиться о своём брате. Отец говорит, что он — храбрый,
маленький храбрый сучий сын, отец говорит, что любит его, и в этот момент
победы Скотта уже не волнует кровь на полу, он тоже любит отца, он любит своего
безумного кровь-бульного отца за то; что позволил закончить этот кошмар, хотя
даже в три года знает, что придёт черёд следующему.
9
Скотт замолкает, оглядывается, делает глоток вина. Стакан
ему ни к чему, пьёт прямо из горла.
— Не такой уж это был и выдающийся прыжок. — Он пожимает
плечами. — Разве что для трёхлетнего.
— Скотт, Господи, и часто он такое устраивал? — спрашивает
Лизи.
— Достаточно часто. Многие случаи я вспомнить не могу.
Память словно заблокирована. Но, как я и сказал, этот полностью характеризует
остальные.
— Он… он был пьян?
— Нет. Он практически не пил. Ты готова ко второй части?
— Если она такая же, как первая, не уверена.
— Не волнуйся. Часть вторая — «Пол и хороший бул», а время
действия — через несколько дней после того, как отец заставил меня спрыгнуть со
скамьи. Отца вызвали на работу, и как только его пикап скрылся из виду, Пол
сказал мне, чтобы я вёл себя хорошо, пока он сходит в «Мюли». — Скотт
замолкает, смеётся, качает головой, как делают люди, когда понимают, что
сморозили глупость. — В «Магазин Мюллера». Так правильно. Я рассказывал тебе о
поездке в Мартенсберг, когда банк выставил наш дом на аукцион, так? Аккурат
перед нашим знакомством?
— Нет, Скотт.
На его лице удивление, недоумение, он ничего не понимает. —
Нет?
— Нет. — И сейчас не время говорить ему, что он практически
ничего не рассказывал ей о своём детстве…
Практически ничего? Просто ничего. До этого дня, под
конфетным деревом.
— Ну, — в его голосе слышится сомнение, — я получил письмо
из банка отца… Первого сельского банка Пенсильвании… ты понимаешь, как будто
где-то есть Второй сельский… и они сообщили, что после стольких лет судебное
решение всё-таки вынесено, и мне причитается какая-то сумма. Вот я и сказал,
почему нет, и поехал туда. Впервые за семь лет, с того момента, как в
шестнадцать я окончил Мартенсбергскую городскую среднюю школу. Сдал множество
экзаменов, получил папскую стипендию
[83]
. Конечно же, я тебе об этом
рассказывал.
— Нет, Скотт.
Он неловко смеётся.
— Ладно, в общем, я съездил туда. Летите, Вороны
[84]
,
заклюйте и разметайте их. — Он каркает, вновь неловко смеётся, ещё раз
прикладывается к бутылке. Вина в ней уже на донышке. — За дом выручили
семьдесят «штук», что-то вроде этого, и я получил три двести, большие деньги,
не правда ли? Но, так или иначе, я поездил по нашей части Мартенсберга перед
аукционом, и магазин стоял на прежнем месте, в миле по шоссе от нашего дома, и
если бы кто сказал мне, когда я был маленький, что до магазина всего лишь миля,
я бы ответил ему, что он совсем заврался и вообще ку-ку. Магазин не работал,
витрины забиты досками, на двери висела табличка с выцветшей, но ещё читаемой
надписью «ПРОДАЕТСЯ». Вывеска на крыше была в лучшем состоянии, и на ней любой
мог прочитать «МАГАЗИН МЮЛЛЕРА». Только мы всегда называли его «Мюли», потому
что так называл его отец. Как называл «Ю.С. Стил» — «Ю.С. Бег борроу энд
стил»
[85]
,… и он называл Питтсбург Говняным городом… и… ох, чёрт побери, Лизи,
я плачу?
