2
Лизи со страхом оглядела комнату, задавшись вопросом, а
наблюдает ли сейчас эта тварь за ней.
Лизи открыла «У-Тенн Нашвилл. Обзор событий 1988». Корешок
треснул, как револьверный выстрел. От неожиданности она вскрикнула и выронила
книгу. Потом рассмеялась (искренне, пусть в смехе и чувствовалась дрожь):
«Лизи, ты чокнутая».
На этот раз из книги выпал сложенный газетный листок,
пожелтевший и ломкий на ощупь. Развернув листок, она увидела фотографию крайне
низкого качества с подписью под ней. Фотография запечатлела молодого человека
лет двадцати трёх, который выглядел гораздо моложе благодаря изумлению,
написанному на лице. В правой руке он держал серебряную лопатку с короткой
ручкой. На лопатке были выгравированы слова, которые на фотографии не читались,
но Лизи их помнила: «НАЧАЛО, БИБЛИОТЕКА ШИПМАНА»
Молодой человек… ну… таращился на эту лопатку, и Лизи знала,
не только по выражению лица, но и по неуклюжести его долговязой фигуры, что он
понятия не имеет, а что, собственно, у него в руке. Это мог быть артиллерийский
снаряд, японское карликовое дерево, счётчик Гейгера или китайская фарфоровая свинка-копилка
с прорезью на спине для монеток; это мог быть искусственный член, амулет,
свидетельствующий об истинности любви, или шляпа в форме колпака из шкуры
койота. Это мог быть пенис поэта Пиндара. Нет, нет, этот молодой человек точно
не понимал, что видел перед собой. Лизи могла поспорить, что он не отдавал себе
отчёта и в том, что за его левую руку ухватился мужчина, также застывший в море
точек плохого разрешения, словно пришедший на бал-маскарад в костюме дорожного
копа: без оружия, но с портупеей через грудь и, как сказал бы Скотт, смеясь и
округляя глаза, с «та-а-кой большущей бляхой». И губы мужчины разошлись в
большущей улыбке, улыбке облегчения («Слава тебе, Господи»), которая говорила:
Сынок, тебе больше никогда не придётся покупать выпивку в любом баре, где я
окажусь, если у меня будет в кармане хоть один доллар. А на заднем плане Лизи
видела Дэшмайла, маленького гадкого южанина, который убежал. Роджера Т.
Дэшмайла, вспомнилось ей, и большое «Т» означало «трус».
Она, Лизи Лэндон, видит счастливого копа из службы
обеспечения безопасности кампуса, пожимающего руку молодому человеку, который
всё ещё в шоке? Нет, но… возможно…
А чего гадать… нужно просто посмотреть… тебе нужна картинка
реальной жизни, равноценная таким сказочным образам, как Алиса, падающая в
кроличью нору, или жаба в цилиндре, управляющая автомобилем?
[11]
Тогда взгляни,
что изображено в правом нижнем углу фотографии.
Лизи наклонилась так низко, что её нос упёрся в пожелтевшую
фотографию из «Нашвилл америкэн». В широком центральном ящике стола Скотта
лежала лупа. Лизи видела её там много раз, аккурат между самой старой в мире
нераспечатанной пачкой сигарет «Герберт Тейритон» и самой старой в мире книжкой
непогашенных зелёных купонов на скидки универмага «Сперри-и-Хэтчисон». Она могла
бы взять лупу, но решила, что обойдётся. Не требовалось ей увеличительное
стекло, чтобы подтвердить то, что она и так видела: половину туфли из мягкой
коричневой кожи. Точнее, часть туфли из кордовской кожи, на среднем каблуке.
Она прекрасно помнила эти туфли. Какие они были удобные. И она определённо
надевала их в тот день. Она не видела счастливого копа или ошеломлённого
молодого человека (Тони, теперь она в этом не сомневалась, того самого «Тонех,
он за-ахпишет всё это»), не заметила и Дэшмайла, этого южанина-трусишку,
который тут же сделал ноги. Все эти люди разом перестали для неё существовать,
все до единого. К тому моменту она полностью сосредоточилась на одном человеке,
на Скотте. Конечно, он находился всего в каких-нибудь десяти футах, но она знала:
если не доберётся до него тотчас же, толпа вокруг не пропустит её… а если её не
будет рядом, толпа может его убить. Убить своей любовью и озабоченностью. И он,
должно быть, умирал. Если умирал, она хотела быть там, когда он отдаст концы. В
момент его Ухода, как сказали бы ровесники её отца и матери.
— Я была уверена, что он умрёт, — сказала она молчаливой,
залитой солнечным светом комнате, пыльной туше кни-гозмеи.
Вот она и побежала к упавшему мужу, а фотограф отдела
новостей (он приехал в кампус лишь для того, чтобы сделать общую фотографию
лучших людей колледжа да знаменитого заезжего писателя, а они собрались здесь,
чтобы использовать эту серебряную лопатку, совершить ритуал Начала
строительства, отбросить первую лопату земли из котлована под фундамент новой
библиотеки) сделал очень даже динамичную фотографию. Фотографию на первую
полосу газет, может, даже для зала славы фотографии, из тех, что за завтраком
заставляют застыть руку с ложкой овсянки между тарелкой и ртом, роняя капли на
частные объявления, вроде фотографии Освальда с руками, прижатыми к животу, и
открытым в предсмертном крике ртом — застывшее мгновение, которое никогда не
забывается. Только одна Лизи могла осознать, что на фотографию попала и жена
писателя. Точнее, часть её туфли на среднем каблуке.
Надпись под фотографией гласила:
Капитан С. Хеффернэн из службы безопасности кампуса У-Тенн
поздравляет Тони Эддингтона, который за несколько секунд до того, как была
сделана эта фотография, спас жизнь гостю университета, знаменитому писателю
Скотту Лэндону. «Он — настоящий герой, — сказал капитан Хеффернэн. — Никто
другой просто не успел бы прийти на помощь». (Подробности на стр. 4).
По левую сторону фотографии кто-то написал довольно-таки
длинное послание. Почерк Лизи не узнала. По правой были две строчки, написанные
пружинистым почерком Скотта, первая с более крупными буквами, чем вторая… и
маленькая стрелка, господи, указывающая на туфлю! Она знала, что означает эта
стрелка: он понял, что изображено в правом нижнем узлу фотографии. В сочетании
с историей его жены (назовите её «Лизи и безумец», захватывающий рассказ о
настоящем приключении) он понял всё. Разъярился? Нет. Поскольку знал, что его
жена не разъярится. Знал, она подумает, что это забавно, просто смешно, но
почему тогда она на грани слёз? Никогда раньше за всю свою жизнь она не была
так удивлена, поставлена в тупик, сокрушена собственными эмоциями, как в
несколько последних дней.
Лизи уронила газетную вырезку на книгу, боясь, что внезапный
поток слёз растворит её точно так же, как слюна растворяет попавшую в рот
сахарную вату. Она прижала ладони к глазам, подождала. Когда не осталось
сомнений в том, что слёзы не потекут, вновь подняла вырезку и прочитала
написанные Скоттом строки:
Нужно показать Лизи! Как она будет СМЕЯТЬСЯ. Но поймёт ли?
(Наши изыскания говорят что — «да»)!
Он поставил большой, на обе строчки, восклицательный знак,
вместо точки изобразил мордашку, «лыбу-улыбу», радостный символ 1970-х годов,
как бы говоря: удачного тебе дня. И Лизи его поняла. Через восемнадцать лет, но
что с того? Память относительна.
