— Это всё дурная кровь, разве ты не понимаешь? В Поле она
была так же, как и в отце. Только так много, что отец не мог всю её выпустить.
Лизи в какой-то степени понимает. Все те разы, когда отец
резал детей (она полагает, и себя тоже), он практиковал необычный, ненадёжный,
но способ превентивного лечения.
— Отец говорил, что дурная кровь могла обойти два поколения,
а потом проявиться с удвоенной силой. «Обрушится на тебя совсем как та
тракторная цепь на твою ногу, Скут», — как-то сказал он.
Лизи мотает головой. Она не знает, о чём он говорит. И
какая-то её часть не хочет и знать.
— Это случилось в декабре, — продолжает Скотт. — Ударили
морозы. Впервые за зиму. Мы жили в том фермерском доме, который со всех сторон
окружали поля, и единственная дорога вела к магазину «Мюли» и дальше, к
Мартенсбергу. Мы были практически отрезаны от мира. Жили сами по себе,
понимаешь?
Она понимает. Конечно, понимает. Представляет себе
почтальона, который появлялся время от времени, и, разумеется, «Спарки»
Лэндона, которому приходилось уезжать («Ю.С. Гиппам») на работу, но это всё.
Никаких школьных автобусов, потому что я и Пол — мы учились дома. Школьные
автобусы ходили в «загон для ослов».
— Снег усложнил нашу жизнь, мороз — тем более. Холод не
позволял выйти из дому. Однако тот год поначалу не был уж таким плохим.
Наконец-то у нас появилась рождественская ёлка. Бывали годы, когда в отце
бурлила дурная кровь… или просто он был не в настроении… и тогда не было ни
ёлки, ни подарков. — С губ Скотта срывается короткий безрадостный смешок. — На
одно Рождество он продержал нас до трёх ночи, читая «Книгу откровений», о том,
как сосуды открывались, и о бедах, и о всадниках в разноцветной броне, а потом
зашвырнул Библию на кухню и взревел: «Кто пишет эту грёбаную чушь? И кто те идиоты,
которые в неё верят?» Когда он был в таком настроении, то мог реветь, как
капитан Ахав в последние дни «Пекода». Но в то Рождество всё вроде бы
складывалось как нельзя лучше. Знаешь, что мы делали? Мы все поехали в
Питтсбург за покупками, и отец даже повёл нас в кино: Клинт Иствуд играл
полицейского и стрелял в каком-то большом городе. От выстрелов у меня заболела
голова, от попкорна заболел живот, но я думал, что ничего лучше никогда не
видел. Приехав домой, я начал писать историю, похожую на фильм, и в тот же
вечер прочитал её Полу. Она наверняка была ужасной, но Пол сказал, что история
хорошая.
— Похоже, у тебя был отличный брат, — осторожно вставляет
Лизи.
Её старания напрасны. Скотт не слышит.
— Я хочу сказать, что мы отлично ладили, и продолжалось это
много месяцев, казалось, что у нас нормальная семья. Если есть такое понятие, в
чём я сомневаюсь. Но… но.
Он замолкает, задумавшись. Наконец вновь начинает говорить.
— А потом, незадолго до Рождества, я был наверху, в своей
комнате. День выдался холодным, холоднее сиськи колдуньи, и дело шло к
снегопаду. Я сидел на кровати, читал учебник по истории, а выглянув в окно,
увидел, что отец идёт через двор с охапкой дров. Спустился вниз по чёрной
лестнице, чтобы помочь сложить поленья в дровяной ящик, чтобы они не пачкали
пол, отец этого страшно не любил. И Пол был…
10
Пол сидит на кухне за столом, когда его младший брат, десяти
лет от роду и давно не стриженный, спускается по чёрной лестнице, не завязав
шнурки кроссовок. Скотт думает, что сейчас спросит Пола, не хочет ли тот пойти
покататься на санках с холма за амбаром после того, как они уложат дрова в
ящик, если, конечно, отец не найдёт им других дел.
Пол Лэндон, стройный, высокий и уже симпатичный в свои
тринадцать лет, сидит над раскрытой книгой. Книга эта — «Введение в алгебру», и
Скотт нисколько не сомневается в том, что Пол разбирается с иксами и игреками,
пока тот не поворачивается к нему. Когда это происходит, Скотт ещё в трёх
ступеньках от пола. А в следующее мгновение Пол бросается к младшему брату, на
которого за всю жизнь не поднял и руки. Но этого мгновения хватает для того,
чтобы понять, что Пол не просто сидел за кухонным столом. Нет, Пол не читал
учебник. Нет, Пол не занимался.
Пол поджидал добычу.
И не пустоту видит Скотт в глазах брата, когда тот так резко
вскакивает со стула, что стул этот летит к дальней стене, а чистую дурную
кровь. Эти глаза уже не синие. Что-то взорвалось за ними в мозгу и наполнило их
кровью. Капельки крови выступили и в уголках глаз.
Другой бы ребёнок окаменел от страха и погиб от рук монстра,
который часом раньше был обыкновенным братом, думал лишь об уроках и, возможно,
о том, что он и Скотт могут купить отцу на Рождество, если объединят свои
финансовые ресурсы. В Скотте, однако, обыкновенности не больше, чем в Поле.
Обыкновенные дети никогда бы не выжили в компании Спарки Лэндона, и,
безусловно, именно опыт жизни с безумием отца теперь спасает Скотта. Он без
труда узнаёт дурную кровь, когда видит её, и не тратит времени на то, чтобы не
верить своим глазам. Мгновенно поворачивается и пытается взлететь по
ступенькам. Успевает сделать три шага, прежде чем Пол хватает его за ноги.
Рыча как пёс, во дворе которого объявился незваный гость,
Пол хватается за голени младшего брата и дёргает его за ноги. Скотт успевает
схватиться за перила и удержаться от падения. Выкрикивает только два слова:
«Папа, помоги!» — и замолкает. На крики расходуется энергия. А она нужна ему
вся, без остатка, чтобы держаться за перила.
Конечно же, сил у него для этого недостаточно. Пол тремя
годами старше, на пятьдесят фунтов тяжелее и гораздо сильнее. Помимо всего
этого, он обезумел. Если бы Пол оторвал Скотта от перил, тот бы сильно расшибся
или даже погиб, несмотря на быструю реакцию. Но вместо Скотта Полу достаются
лишь вельветовые штаны брата и обе его кроссовки, на которых он забыл завязать
шнурки, когда спрыгнул с кровати.
(«Если бы я завязал шнурки, — скажет он своей будущей жене
много лет спустя, когда они будут лежать в постели на втором этаже отеля
«Оленьи рога» в Ныо-Хэмпшире», — нас бы тут, вероятнее всего, не было. Иногда я
думаю, Лизи, что всю мою жизнь определили развязанные шнурки кроссовок седьмого
размера».)
Существо, которое было Полом, ревёт, отступает на шаг с вельветовыми
штанами в руках, падает, споткнувшись о стул, на котором симпатичный подросток
сидел час назад, разбираясь с прямоугольными координатами. Одна кроссовка
падает на бугристый линолеум. Скотт тем временем пытается подняться выше, на
площадку второго этажа, но носок соскальзывает на гладкой ступеньке, и он
прикладывается к другой ступеньке коленом. Застиранные трусы наполовину
спущены, и он чувствует, как холодным ветерком обдувает расщелину между ягодиц,
и у него есть время подумать: «Пожалуйста, Господи, я не хочу так умирать,
подставив попку ветру». Потом существо, бывшее братом, издаёт новый дикий вопль
и отбрасывает вельветовые штаны. Они летят через стол, учебник алгебры не
трогают, но сшибают на пол сахарницу. Существо в теле Пола бросается на Скотта,
и Скотт уже обречён оказаться в его руках, почувствовать, как ногти брата
вонзаются в кожу, но тут раздаётся жуткий деревянный грохот (охапка дров падает
на пол), за которым следует хриплый яростный крик: «Отстань от него, долбаный
подонок! Ты, переполнившийся дурной кровью хер!»
