Он совершенно забыл про отца. А холодный ветерок подул по
его заднице, когда отец открыл дверь, входя с охапкой дров. Потом руки Пола
схватывают его, ногти Пола впиваются в его кожу, его самого с лёгкостью, как
младенца, отрывают от перил. Через мгновение он почувствует зубы Пола, он это
знает, это настоящий прилив дурной крови, сильный прилив дурной крови, не
такой, как случается у отца, когда отец видит людей, которых нет, или
устраивает кровь-бул себе или кому-то из них (Скотту, по мере того как тот
взрослеет, он устраивает кровь-бул всё реже и реже), это настоящий прилив, вот
что имел в виду отец, когда только смеялся и качал головой, если они начинали
приставать к нему с вопросом, а почему Ландро покинули Францию, пусть даже им
пришлось оставить там все деньги и земли, а они были богаты, Ландро были
богаты, и он собирается укусить меня, он собирается укусить меня прямо сейчас,
ПРЯ-Я-ЯМО…
Но зубы Пола его не касаются. Он чувствует горячее дыхание
на незащищённой левой ягодице, повыше бедра, и тут же слышится тяжёлый
деревянный удар: отец бьёт Пола поленом по голове, держа обеими руками, со всей
силы. За ударом слышатся новые звуки: тело Пола соскальзывает с лестницы на
кухонный линолеум.
Скотт поворачивает голову. Он лежит, на нижних ступенях
лестницы, одетый в старую фланелевую рубашку, трусы и белые высокие носки с
дырками на пятках. Одна нога практически касается пола. Он слишком потрясён,
чтобы плакать. Во рту у него вкус свиного навоза. Последний удар показался ему
очень уж сильным, и его богатое воображение рисует кухню, залитую кровью Пола.
Он пытается вскрикнуть, но его зажатые, шокированные лёгкие могут сподобиться
только на жалкий писк. Он моргает и видит, что никакой крови нет, только Пол
лежит, уткнувшись лицом в сахарный песок, высыпавшийся из закончившей своё
существование сахарницы, которая развалилась на четыре больших и множество
маленьких осколков. «Ей (или ему) танго уже не танцевать», — иногда говорит
отец, когда что-то разбивается, тарелка или стакан, но сейчас он ничего не
говорит, просто стоит в жёлтой рабочей куртке над лежащим без сознания
подростком. Снег тает на плечах и спутанных волосах, которые уже начали седеть.
В одной руке (обе в перчатках) он всё ещё держит полено. Остальные валяются за его
спиной у порога, как рассыпавшиеся зубочистки. Дверь всё ещё открыта, и из неё
тянет холодом. И только теперь Скотт видит кровь, самую малость, струйку,
текущую из левого уха Пола по щеке.
— Папа, он умер?
Отец бросает полено в дровяной ящик и проводит рукой по
длинным волосам. Тающий снег блестит в щетине на щеках.
— Нет. Это было бы слишком легко.
Отец идёт к двери чёрного хода и захлопывает её, отсекая
холодный ветерок. Каждое его движение выражает отвращение, но Скотт это видел и
раньше (когда отец получал официальные письма об уплате налогов, обучении детей
и тому подобном) и уверен почти на все сто процентов, что отец испуган.
А старший Лэндон возвращается и вновь встаёт над
распростёртым на полу подростком. Переминается с одной обутой в сапог ноги на
другую. Потом поворачивается ко второму своему сыну.
— Помоги мне стащить его в подвал, Скотт.
Не принято задавать вопросы отцу, когда тот говорит, что
нужно что-либо сделать, но Скотт испуган. Опять же, он чуть ли не голый.
Спускается на кухню и начинает натягивать штаны.
— Зачем, папа? Что ты собираешься с ним делать? И, вот чудо,
отец его не бьёт. Даже не кричит на него.
— Будь я проклят, если знаю. Для начала давай оттащим его
вниз, а я об этом подумаю. И быстро. В отключке он будет недолго.
— Это действительно дурная кровь? Как у Ландро? Как у твоего
дяди Тео?
— А как ты думаешь, Скут? Поддерживай его голову, если не
хочешь, чтобы он пересчитал ею все ступеньки. В отключке он долго не пробудет,
говорю тебе, а если он начнёт снова, тебе может уже не повезти. Мне тоже.
Дурная кровь сильная.
Скотт делает то, что велит отец. Это 1960-е годы, это
Америка, люди скоро ступят на Луну, но здесь им приходится иметь дело с
подростком, который вдруг превратился в зверя. Отец подростка принимает это как
факт. После первых вопросов, вызванных шоком, принимает и младший брат
подростка.
Когда они уже на нижних ступенях, Пол начинает подавать
признаки жизни. Он шевелится, из горла доносятся какие-то звуки. Спарки Лэндон
берётся обеими руками за шею старшего сына и начинает душить его. Скотт кричит
в ужасе и пытается схватить и оттащить отца.
— Папа, пет!
Спарки Лэндон отрывает одну руку от шеи Пола и небрежно
отшвыривает младшего сына. Скотт отлетает, ударяется о стоящий посреди подвала
стол. На столе древний ручной печатный станок, который Пол каким-то образом
привёл в рабочее состояние. Даже отпечатал несколько рассказов Скотта, первые
публикации младшего брата. Край стола больно врезается в спину Скотта, и он
морщится от боли, наблюдая, как его отец продолжает душить Пола.
— Папа, не убивай его! ПОЖАЛУЙСТА, НЕ УБИВАЙ ЕГО!
— Я не убиваю, — отвечает старший Лэндон, не оборачиваясь. —
Следовало бы, но я не убиваю. Во всяком случае, пока. Дурость, конечно, но он-
мой сын, мой грёбаный первенец, и я его убью, если только не останется другого
выхода. Но, боюсь, так и будет. Святая мать Мария! Пока же не убиваю. Ужасно,
если придётся. Я только стараюсь, чтобы он не пришёл в себя. Ты никогда не
видел ничего подобного, а я видел. Мне повезло, что я оказался у него за
спиной. Здесь я мог бы гоняться за ним два часа и так и не поймать. Он бы бегал
по стенам и даже по святомамкиному потолку. А потом, когда бы я обессилел…
Старший Лэндон убирает руки с шеи Пола и всматривается в
бледное лицо. Струйка крови из уха Пола уже не течёт.
— Вот! Как тебе это нравится, мать твою? Он опять в
отключке. Но ненадолго. Принеси бухту верёвки из-под лестницы. Воспользуемся
ею, пока ты не принесёшь цепи из сарая. Что будет потом, не знаю. Будет
зависеть…
— Зависеть от чего, папа?
Отец испуган. Был ли отец когда-нибудь таким испуганным?
Нет. А ещё больше Скотта пугает взгляд, каким отец смотрит на него. Потому что
мальчик чувствует, что от него потребуют.
— Полагаю, это будет зависеть от тебя, Скут. Благодаря тебе
ему много раз становилось лучше… и чего ты смотришь на меня большими глазами?
Думаешь, я не знал? Господи, умный мальчик не может так тупить! — Он
поворачивает голову и плюёт на грязный пол. — Твоими стараниями многое у него
улучшалось. Может, ты поможешь ему и теперь. Я никогда не слышал, чтобы кому-то
становилось лучше после таких приливов дурной крови… настоящей дурной крови… но
я никогда не слышал и о таких, как ты, поэтому, возможно, ты сможешь помочь.
Старайся, пока не треснут щёки, как говорил мой отец. Но пока принеси мне бухту
верёвки из-под лестницы. И побыстрее, маленький поганец, потому что он…
