11
— Он уже шевелится, — сказала Лизи, лёжа на белом ковре в
кабинете своего умершего мужа. — Он…
12
— Уже шевелится, — говорит Лизи, сидя на холодном полу в
спальне для гостей, держа руку мужа, тёплую, но такую расслабленную и восковую,
в своей руке. — Скотт говорил:
13
Доводы против безумия проваливаются с мягким, шуршащим
звуком; они — звуки мёртвых голосов или мёртвых пластинок, скользящих вниз по
изломанной шахте памяти Когда я поворачиваюсь к тебе, чтобы спросить, помнишь
ли ты, Когда я поворачиваюсь к тебе в постели…
14
Она слышит всё это, лёжа с ним в постели; с ним в постели, в
отеле «Оленьи рога», после дня, когда случилось нечто такое, для чего у неё не
находится абсолютно никаких объяснений. Он говорит, а облака становятся всё
тоньше, луна готовится явить миру свой лик, а мебель уже находится на грани
видимости. Лизи обнимает его в темноте и слушает, не желая верить (это,
разумеется, бесполезно), как молодой мужчина, который вскоре станет её мужем,
говорит:
— Отец велел мне принести бухту верёвки из-под лестницы. «И
побыстрее, маленький поганец, — говорит он, — потому что он не будет долго
лежать в отключке. А придя в себя…».
15
— Придя в себя, он станет уродливым жуком. Уродливый жук.
Как «Скутер, старина Скут», как «дурная кровь», «уродливый жук» был их семейной
идиомой и пребывал в его снах (и в его речи) до самого конца его продуктивной,
но очень уж короткой жизни.
Скотт приносит отцу бухту верёвки из-под лестницы. Отец
быстро связывает Пола, его тень поднимается и поворачивается на каменных стенах
подвала в свете трёх свешивающихся с потолка ламп мощностью по семьдесят пять
ватт каждая, которые включаются и выключаются выключателем, закреплённым на
стене на верхней площадке лестницы. Руки Пола он связывает у него за спиной так
туго, что едва не выворачивает их из плечевых суставов. И Скотт решается подать
голос, хотя и боится отца:
— Папа, это слишком туго!
Отец отвечает взглядом. Коротким, но Скотт видит в нём
страх. Его это пугает. Более того, вызывает благоговейный трепет. До этого дня
он думал, что отец не боится ничего, за исключением школьного совета и их
чёртовых заказных писем.
— Ты не знаешь, поэтому заткнись! Я не могу допустить, чтобы
он освободил руки. Возможно, ему не удастся убить нас, прежде чем всё
закончится, но если такое произойдёт, мне точно придётся его убить. Я знаю, что
делаю!
Ты не знаешь, думает Скотт, наблюдая, как отец связывает
ноги Пола сначала в коленях, потом в лодыжках. Пол опять начал шевелиться, и из
его горла доносятся какие-то звуки. Ты можешь только догадываться. Но он
понимает, что отец действительно любит Пола. Возможно, это ужасная любовь, но
она искренняя и сильная. Если бы не эта любовь, отец не стал бы догадываться.
Продолжал бы молотить Пола поленом, пока тот бы не умер. На мгновение часть
разума Скотта (хладнокровная часть) задаётся вопросом, а пошёл бы отец на такой
же риск ради него, ради Скутера, старины Скута, который даже не мог спрыгнуть
со скамьи высотой в три фута, пока кровь брата не потекла рекой, а потом
загоняет эти мысли в темноту. Дурная кровь взыграла не у него.
Во всяком случае, пока.
Заканчивает отец тем, что усаживает Пола спиной к одному из
крашеных металлических столбов, которые поддерживают потолок, и привязывает,
обматывая верёвкой грудь и живот.
— Вот так, — говорит он, отступая на шаг, тяжело дыша,
словно только что объездил жеребца на арене родео. — Это удержит его на
какое-то время. Ты должен пойти в сарай, Скотт. Возьми лёгкую цепь, она у самой
двери, и большую тяжёлую тракторную цепь, которая лежит слева, вместе с
запасными частями для пикапа. Ты знаешь, где это?
Привязанный Пол висел на верёвке, наклонившись вперёд. А тут
резко вскидывает голову, ударяясь затылком о столб. Удар такой силы, что Скотт
кривится, словно больно ему. Пол смотрит на него глазами, которые ещё часом
раньше были синими. Он ухмыляется, и уголки губ растягиваются так широко и
поднимаются так высоко, что могут… почти достают до мочек ушей.
— Скотт, — говорит его отец.
Но впервые в жизни Скотт не обращает внимания на голос отца.
Он зачарован этой хэллоуиновской маской, в которую превратилось лицо его брата.
Язык Пола мелькает между разошедшимися верхними и нижними зубами, отплясывает
джиттербаг
[93]
в сыром воздухе подвала. И одновременно в промежности появляется
тёмное пятно: мочевой пузырь Пола опорожняется в шта…
Удар по макушке отбрасывает Скотта назад, вновь он стукается
о стол, на котором стоит ручной печатный станок.
— Не смотри на него, кретин, смотри на меня! Уродливый жук
загипнотизирует тебя, как змея — птицу! Тебе лучше очнуться, Скутер… это уже не
твой брат.
Скотт таращится на отца. А рядом с ними существо,
привязанное к металлическому столбу, словно в подтверждение слов отца издаёт
вопль такой громкий, что он не может вырваться из человеческой груди. Но это
нормально, потому что в вопле нет ничего человеческого. Совершенно ничего.
— Принеси эти цепи, Скут. Обе. И быстро. Верёвки его не
удержат. Я пойду наверх и возьму свой карабин. Если он будет близок к тому,
чтобы освободиться до твоего возвращения с цепями…
— Папа, пожалуйста, не стреляй в него! Не стреляй в Пола!
— Принеси цепи. Потом мы посмотрим, что можно сделать.
— Тракторная цепь слишком длинная! Слишком тяжёлая!
— Воспользуйся тачкой, кретин. Большбй тачкой. Иди,
давай-давай.
Скотт оглядывается на ходу и видит, как отец медленно
пятится к лестнице. Медленно, будто укротитель, покидающий клетку со львами
после завершения представления. Под ним, ярко освещённый одной из трёх ламп,
которые свешиваются с потолка, Пол. Он колотится затылком о столб с такой
частотой, что у Скотта возникает мысль об отбойном молотке. И одновременно
дёргается из стороны в сторону. Скотт не понимает, почему Пол не разбивает
затылок в кровь, не теряет сознания, но ничего такого с его братом не происходит.
И Скотт видит, что отец прав. Верёвки Пола не удержат. Не удержат, если он
продолжит раскачиваться из стороны в сторону, растягивая их.
У него не получится, думает Скотт, когда отец идёт в одну
сторону, чтобы достать карабин из стенного шкафа, а он сам — в другую, за
сапогами. Он убьёт себя, если будет продолжать в том же духе. Но потом
вспоминает нечеловеческий вопль, который вырвался из груди его брата (вопль,
обещающий убить всех и вся), и понимает, что может получиться.
