Скотт тем временем продолжает балансировать на одной ноге,
его волосы, сзади слишком длинные (ему давно пора их стричь, он знает, что
смотрит в зеркало и видит рок-звезду, но она, глядя на него, видит улыбающегося
бродягу из песни Вуди Гатри), колышутся под редкими порывами ветра. Он потакает
фотографу, который крутится вокруг него, не сдвигается с места, позирует.
Чертовски долго позирует. Слева от Скотта молодой парень, которого зовут Тони
Эллингтон. Он должен что-то написать об этом выдающемся событии в какую-то из
газетёнок кампуса, справа — их сопровождающий, представитель кафедры
английского языка и литературы, звать его Роджер Дэшмайл. Дэшмайл — из тех
мужчин, которые выглядят старше своих лет, и не потому, что потеряли слишком
много волос или отъели слишком большой живот. Причина в том, что они стараются
придать себе ну очень серьёзный вид. Даже их шутки напоминали Лизи чтение
текста страхового полиса. И ухудшало ситуацию то обстоятельство, что Дэшмайл не
любил её мужа. Лизи почувствовала это сразу (особого дара для этого не требовалось,
потому что большинству мужчин её муж нравился), и вот этим отношением Дэшмайла
к Скотту она и объясняла свою тревогу. А тревога была, и ещё какая. Она
пыталась убедить себя, что причина исключительно в повышенной влажности и
облаках, которые собирались на западе, предвещая грозу, может, даже торнадо,
ближе к вечеру. Но барометр не показывал низкого атмосферного давленния, когда
она поднялась с постели без четверти семь. Уже стояло прекрасное летнее утро, и
только что поднявшееся солнце подсвечивало триллион крошечных капелек росы на
траве, которая росла между их домом и рабочими апартаментами Скотта. На небе не
было ни облачка, и старый папаша Дейв Дебушер сказал бы, что «это действительно
чертовски хороший день». И однако в тот самый момент, когда её ноги коснулись
дубовых половиц в спальне, а мысли обратились к поездке в Нашвилл (в аэропорт
Портленда они собирались выехать в восемь утра, самолёт компании «Дельта»
вылетал в девять сорок), сердце наполнилось ужасом, а немотивированный страх
принялся глодать её пустой с утра желудок. Эти ощущения она восприняла с
удивлением и смятением, потому что любила путешествовать, особенно со Скоттом:
они уютно устраивались рядом, он — со своей открытой книгой, она — со своей.
Иногда он ей что-нибудь читал, бывало и наоборот, она что-то читала ему. Иногда
она чувствовала его взгляд и поднимала голову, чтобы найти его глаза. Он так
серьёзно разглядывал её. Словно она по-прежнему оставалась для него загадкой.
Да, иной раз случалась болтанка, но ей это тоже нравилось. Напоминало
аттракционы на ярмарке в Топ-шэме, куда родители возили её и сестёр, когда они
ещё были маленькими, «Безумные чашки» и «Дикую мышь». Скотта болтанка тоже не
смущала. Она помнила один поистине сумасшедший подлёт к Денверу (сильный ветер,
гром и молнии, и маленький винтокрылый самолётик авиакомпании «Мёртвая голова»,
один во всём долбаном небе), и Скотт, который буквально прыгал в кресле, словно
мальчишка, которому приспичило в туалет, с ухмылкой от уха до уха. Нет, Скотта
пугали другие полёты, на земле, те, что он иной раз совершал глубокой ночью.
Бывало, он говорил (спокойно, даже с улыбкой) о том, что мог видеть на экране
выключенного телевизора. Или на дне широкого стакана, если наклонить его под
нужным углом. Она ужасно пугалась, когда он начинал об этом говорить. Потому
что это было безумие и потому что она где-то знала, о чём он говорил, пусть
даже и не хотела этого знать.
В общем, встревожили её не показания барометра и, конечно
же, не перспектива очередного перелёта. Но в ванной, потянувшись к выключателю,
чтобы зажечь свет над раковиной (этот маневр она выполняла без единого
происшествия, легко и непринуждённо, изо дня в день все восемь лет, которые они
прожили на Шугар-Топ-Хилл, то есть примерно три тысячи раз, с учётом частых
поездок), тыльной стороной ладони сшибла стеклянный стакан сзубными щётками. Он
упал на плитки пола и разбился приблизительно на три тысячи мелких осколков.
— Говняный пожар, без всяких долбаных спичек! — воскликнула
она, испуганная и раздражённая, так как вдруг обнаружила, что… она не верила в
знаки и знамения, ни Лизи Лэндон, писательская жена, ни Лизи Дебушер с
Саббатус-роуд в Лисбон-Фоллс. Знаки и знамения — это для живших в лачугах
ирландцев.
Скотт, который только что вернулся в спальню с двумя чашками
кофе и тарелкой гренков с маслом, остановился как вкопанный: «Что ты разбила,
крошка?»
— Ничего такого, что вылезло из собачьей жопы, — злобно
ответила Лизи и сама себе изумилась. Так говорила бабушка Дебушер, а бабушка Ди
определённо верила в знаки и знамения, но старушка умерла, когда Лизи
только-только исполнилось четыре годика. Неужто она могла помнить бабушку?
Похоже на то, раз стояла здесь, глядя на валяющиеся вокруг осколки стекла, и с
её губ сорвались те самые слова, которые произносила бабушка Ди, когда считала,
что видит знамение, да ещё и произнесла прокуренным голосом бабушки Ди… и
возвращение в настоящее, она стоит и наблюдает, как её муж делает всё, чтобы
облегчить фотографу жизнь, одетый в самый лёгкий из своих летних костюмов с
пиджаком спортивного покроя (и всё равно скоро под мышками проступят круги
пота).
— Разбитое стекло утром — разбитые сердца вечером.
Это была заповедь бабушки Ди, которую запомнила как минимум
одна маленькая девочка, запомнила до того дня, как бабушка Ди, хрипя, упала на
птичьем дворе и из фартука высыпался куриный корм.
Вот так-то.
Не жара, не полёт, не этот Дэшмайл, который попал во
встречающие-сопровождающие только потому, что завкафедрой английского языка и
литературы днём раньше с сильнейшими болями в животе угодил в больницу, где ему
сразу удалили камень из мочевого пузыря. Это разбитый… долбаный… стакан в
сочетании с высказыванием давно умершей бабушки-ирландки. А шутка-то
заключалась в том (как потом указал Скотт), что этого вполне хватило, чтобы она
насторожилась. По крайней мере хотя бы наполовину подготовилась к
неожиданностям.
«Иногда, — скажет он ей чуть позже, ещё лёжа на больничной
койке (ах, но ведь он мог так легко лечь в гроб, и тогда его бессонные,
раздумчивые ночи канули бы в Лету), шёпотом, с усилием, — иногда хватает даже
малости, чтобы отвести беду. Народная мудрость».
И со временем она точно узнает, о чём он тогда говорил.
4
У Роджера Дэшмайла сегодня болит голова, Лизи это знает,
хотя из-за этого отношение к нему не улучшается. Если и существовал сценарий
церемонии, то профессор Хегстром (тот самый, у которого случился острый приступ
мочекаменной болезни) не успел сказать Дэшмайлу или кому-то ещё, каковы
основные этапы или где лежит бумага, на которой они перечислены. Так что
Дэшмайла оставили наедине с отведённым на церемонию временем и персонажами,
включая писателя, которого он невзлюбил с первого взгляда. Когда маленькая
группа (руководство университета и почётные гости) покинула Инман-Холл, чтобы
совершить короткую, но очень уж жаркую прогулку к участку земли, где предстояло
появиться библиотеке Шипмана, Дэшмайл сказал Скотту, что действовать они будут
практически по обстановке. Скотт добродушно пожал плечами. Какие возражения?
Для Скотта Лэндона это стиль жизни.
