Лиза выжала из полотенца кровь и чай, вновь смочила в тазу и
приложила к ране. На этот раз щипало ещё меньше. «Но это не лечение, — думала
она. — Лишь ещё один путевой столб на дороге в прошлое». А вслух произнесла:
— Ещё один бул.
Прижимая полотенце к груди и держа окровавленный вязаный
квадрат («усладу» доброго мамика) в другой руке, подставленной под грудь, Лизи
медленным шагом вернулась в спальню и села на кровать, глядя на лопату с
серебряным штыком и надписью на нём: «НАЧАЛО, БИБЛИОТЕКА ШИПМАНА». Да, она
действительно видела небольшую вмятину. В том месте серебряный штык сначала
вошёл в контакт с револьвером Блонди, а потом с его физиономией. Лопата
оставалась при ней, и, хотя жёлтый афган, которым Скотт укрывался теми
холодными ночами 1996 года, давно уже перестал существовать, у неё сохранился
его «кусочек», эта «услада».
Бул. Конец.
— Как бы мне хотелось, чтобы это был конец. — И Лизи легла,
по-прежнему прижимая смоченное в чае полотенце к груди. Боль уходила, но только
потому, что начинал действовать викодин Аманды, эффективность которого
превосходила и лечение чаем Пола, и просроченные таблетки Скотта. Однако когда
препарат перестанет действовать, боль обязательно вернётся. Как и причинивший
её Джим Дули. Вопрос заключался в другом: что она собиралась делать в
промежутке? Могла ли она что-нибудь сделать?
Чего тебе абсолютно нельзя делать, так это засыпать.
Да, засыпать, пожалуй, не стоило.
Профессор должен связаться со мной сегодня до восьми вечера,
потому что в следующий раз боль будет куда сильнее, — сказал ей Дули, и выхода
у неё не было. Дули велел ей лечиться самой и никому не говорить о том, что
побывал у неё. Пока она так и делала, но не потому, что боялась смерти. В
определённом смысле осознание того, что он всё равно намерен её убить,
придавало ей силы. Она уже точно знала, что языка здравого смысла он не
понимает. Но если бы она позвонила в управление шерифа… ну…
— Ты не можешь охотиться на була, когда в доме полным-полно
клаттербагных помощников шерифа, — сказала она. — Опять же…
Опять же, я думаю, Скотт ещё продолжает говорить. Или
пытается.
— Милая, — сказала она пустой спальне. — Хотелось бы только
знать, о чём идёт речь.
3
Она посмотрела на электронные часы, которые стояли на
прикроватном столике, и удивилась, увидев, что ещё только без двадцати
одиннадцать. День, казалось, длился уже тысячу лет, но она подозревала, что
причина проста: слишком долго она переживала прошлое. Воспоминания искажали
перспективу, а наиболее яркие могли полностью останавливать время.
Но хватит о прошлом, что происходит в настоящем, здесь и
сейчас?
«Что ж, — подумала Лизи, — давайте поглядим. Бывший король
инкунков сейчас наверняка находится в королевстве Питтсбург и, несомненно,
страдает от ужаса, который мой умерший муж называл синдромом липкой мошонки.
Помощник шерифа Олстон — в Кэш-Корнере на месте пожара, разбирается с возможным
поджогом. Джим Дули? Может, затаился в лесу неподалёку, обстругивает палочку,
мой консервный нож сунул в карман, а сам ждёт, когда же пройдёт день. Его «ПТ
Круизер» спрятан в одном из десятков брошенных сараев или амбаров на Вью или в
Дип-Кат, за административной границей города Харлоу. Дарла, вероятно, на пути в
аэропорт Портленда, чтобы встретить там Канти. Добрый мамик сказала бы, что
Дарла отчалила под звуки фанфар. Аманда? Ох, Аманда ушла, любимая. И Скотт
знал, что уйдёт, рано или поздно. Разве он не сделал всё, что только возможно,
вплоть до того, что зарезервировал для неё палату? А для этого нужно знать».
Вслух она спросила:
— Я должна отправиться в Мальчишечью луну? Это следующая
станция була? Скотт, негодник, как я попаду туда теперь, после того, как ты
умер?
Ты опять забегаешь вперёд, не так ли?
Конечно, чего волноваться о своей неспособности добраться до
места, которое она ещё не позволила себе полностью вспомнить?
Ты должна сделать гораздо больше, не просто приподнять
нижний край занавеса и заглянуть под него.
— Я должна его сорвать. — В голосе Лизи слышался страх. — Не
так ли?
Нет ответа. И тишину Лизи восприняла как «да». Перекатилась
на бок и подняла серебряную лопату. Надпись блеснула в лучах утреннего солнца.
Она обернула часть черенка окровавленным жёлтым вязаным квадратом, взялась за
это место.
— Хорошо. Я его сорву, — пообещала она. — Он спросил меня,
хочу ли я пойти туда, и я ответила «да». Я сказала: «Джеронимо».
Лизи помолчала, задумавшись.
— Нет. Не так. Я сказала, как говорил он. Я сказала:
«Дже-ромино». И что произошло? Что произошло потом?
Она закрыла глаза, сначала увидела только яркий пурпур и
чуть не вскрикнула от раздражения. Вместо этого подумала: СОВИСА, любимая:
энергично поработать, когда это представляется уместным, — и ещё крепче сжала
черенок лопаты. Увидела, как махнула ею. Увидела, как штык сверкнул в лучах
окутанного дымкой августовского солнца. И пурпур не устоял перед лопатой,
раскрылся в обе стороны, словно человеческая кожа после удара ножом, но в
зазоре Лизи увидела не кровь, а свет: потрясающий оранжевый свет, который
наполнил её сердце и разум невероятной смесью радости, ужаса и печали. Не
приходилось удивляться тому, что она столько лет подавляла это воспоминание.
Слишком оно было сильным. Чересчур сильным. Свет, казалось, придавал
шелковистости вечернему воздуху, и крик птицы ударил в ухо, как стеклянный
шарик. Дуновение ветерка наполнило её ноздри экзотическими ароматами: красного
жасмина, бугенвиллии, пыльной розы и, Господи, распускающегося по ночам
эхино-цереуса. Но, разумеется, самым пронзительным было воспоминание о его
коже, соприкасающейся с её, биении его сердца рядом с её, ибо они лежали голые
в кровати отеля «Оленьи рога», а теперь, тоже голые, стояли на коленях среди
люпинов у вершины холма, голые под густеющими тенями деревьев «нежное сердце».
Высоко над горизонтом уже поднялся огромный оранжевый диск луны, раздувшейся и
горящей холодом, тогда как солнце заходило на противоположном горизонте, кипя
алым огнём. Лизи подумала, что такое смешение неистовых цветов убьёт её своей
красотой.
Лёжа на вдовьей кровати, сжимая лопату в руках, куда более
старая Лизи вскрикнула от радости (потому что вспомнила) и от горя (потому что
столь многое ушло навсегда). Её сердце «склеилось», пусть и разбилось вновь.
Жилы выступили на шее. Распухшие губы растянулись и опять начали кровоточить,
обнажив зубы и брызнув свежей кровью на дёсны. Слёзы потекли из уголков глаз по
щекам, к ушам, на которых и повисли, как причудливые украшения. А в голове
осталась только одна ясная мысль: Ох, Скотт, мы не созданы для такой красоты,
мы не созданы для такой красоты, нам следовало тогда умереть, ох, дорогой мой,
следовало умереть там, обнажёнными и в объятиях друг друга, как влюблённым в
каком-нибудь романе.
