Уходящее за горизонт солнце тускнеет. Становится розовым.
Лизи обнимает Скотта, прижимает к себе. Его рука ложится на её плечи, и на
мгновение-другое он прячет лицо в её волосах.
— Ты очень сильно любил его, — говорит Лизи.
— Он был моим братом, — отвечает Скотт, как будто это всё
объясняет.
И пока они стоят в сгущающемся сумраке, она видит что-то ещё
или думает, что видит. Ещё одну доску? Похоже на то. Такую же доску, из которых
сбит крест, лежащую за тем местом, где тропа сбегает с заросшего люпином холма.
Не одну доску — две.
Это ещё один крест, гадает она, только развалившийся?
— Скотт? Ты похоронил здесь кого-то ещё?
— Что? — В голосе удивление. — Нет. Тут есть кладбище, но
это не здесь, у… — Он прослеживает направление её взгляда и смеётся. — Вот ты о
чём! Это не крест — указатель! Пол сделал его во времена первой охоты на була,
когда мог приходить сюда сам. Я совсем забыл про этот старый указатель! — Он
высвобождается из её рук и спешит к тому месту, где лежит указатель. Спешит по
тропе. Спешит под деревья. Лизи не уверена, что ей это нравится.
— Скотт, уже темнеет. Ты не думаешь, что нам пора?
— Ещё минута, любимая, ещё минута. — Он поднимает одну из
досок и приносит Лизи. Она может различить буквы, но они практически выцвели.
Ей приходится прищуриться, прежде чем удаётся прочитать надпись: К ПРУДУ.
— Пруд? — спрашивает Лизи.
— Пруд, — соглашается Скотт, — через «у», как бул, ты
понимаешь, — и смеётся. И только в тот момент где-то в глубине леса, который он
называет Волшебным (там-то ночь уже точно наступила), хохотуны подают голос.
Поначалу их двое или трое, но издаваемые ими звуки ужасают
Лизи, как никакие другие. По её разумению, кричат хохотуны совсем не как гиены,
это крики людей, безумцев, запертых в самых глубоких подземельях какого-нибудь
сумасшедшего дома XIX века. Она хватает Скотта за руку, её ногти впиваются в
его кожу, и говорит ему (едва может узнать собственный голос), что хочет
вернуться назад, что он должен перенести её обратно прямо сейчас.
Издалека доносится едва слышный звон колокольчика.
— Да, — отвечает он и бросает доску в траву. Над ними тёмный
поток воздуха шевелит кроны деревьев «нежное сердце», заставляя их вздыхать и
выделять аромат более сильный, чем запах люпинов, окутывающий, прямо-таки
облепляющий. — С наступлением темноты место это небезопасное. Пруд безопасен, и
скамья… скамьи… может, даже кладбище, но…
Новые хохотуны присоединяются к первым. Какие-то мгновения —
и их уже десятки. У некоторых лающий смех вдруг срывается на дикий вскрик, и
Лизи сама едва сдерживает крики ужаса. Они спускаются обратно, навстречу
утробным звукам, иногда напоминающим чавканье грязи.
— Скотт, что это за существа? — шепчет она. Высоко над его
плечом луна напоминает раздувшийся воздушный шар. — Судя по крикам, они вовсе
не животные.
— Я не знаю. Они бегают на четырёх лапах, но никогда… не
важно. Я никогда не видел их вблизи. Ни я, ни Пол.
— Иногда они что, Скотт?
— Встают. Как люди. Оглядываются. Ерунда это. А что не
ерунда, так это наше возвращение. Ты хочешь вернуться прямо сейчас; так?
— Да!
— Тогда закрой глаза и мысленно представь себе наш номер в
«Оленьих рогах». Постарайся как можно чётче визуализировать его. Мне это
поможет. Послужит нам толчком.
Она закрывает глаза — и на короткую жуткую секунду ничего не
может увидеть. Затем из мрака выплывают комод и столики по обе стороны кровати,
подсвечиваемые луной, когда той удаётся прорваться сквозь облака, обои
(переплетённые розы), металлические ножки кровати, забавный скрип пружин,
раздающийся всякий раз, когда кто-то из них шевелится. Внезапно эти ужасные
звуки, издаваемые существами, которые смеются в (Лесу Волшебном Лесу) окутанных
тьмой деревьях, становятся тише. И запахи слабеют, а потому какую-то её часть
охватывает грусть (они покидают это место), но главным образом Лизи испытывает
облегчение. Телом (разумеется), разумом (по большей части), но прежде всего
душой, её бессмертной долбаной душой: люди вроде Скотта Лэндона могут
отправляться на прогулку в такие места, как Мальчишечья луна, но странность и
красота созданы не для обычных людей вроде неё, если сталкиваешься с ними не на
страницах книги или в безопасной темноте кинотеатра.
«И увидела-то я лишь самую малость», — думает она.
— Хорошо, — говорит ей Скотт, и она слышит в его голосе
облегчение, удивление и радость. — Лизи, ты чемпионка «в этом». — Вот как он
заканчивает фразу, но ещё раньше, прежде чем он отпускает её, Лизи знает…
5
— Я знала, что мы дома, — закончила она и открыла глаза.
Воспоминания были столь яркими, что на мгновение она ожидала увидеть
подсвеченную луной спальню в ныо-хэмпшироком отеле, где они провели две ночи
подряд двадцатью семью годами раньше. Серебряную лопату она сжимала так крепко,
что ей пришлось усилием воли заставлять пальцы разжиматься один за другим. А
потом она приложила «усладу», вязаный квадрат (залитый кровью, но
успокаивающий), обратно к груди.
И что потом? Ты собираешься сказать мне, что было после
этого? После всего этого вы оба перевернулись на другой бок и заснули?
Именно так, кстати, всё и было. Она уже настроилась забыть
увиденное, а Скотт стремился к этому даже больше, чем она Ему потребовалось
собрать всю волю в кулак, чтобы вспомнить прошлое, и удивляться этому не
приходилось. Но той ночью она задала ему ещё один вопрос, она это помнила, и
едва не задала другой на следующий день, когда они ехали обратно в Мэн, прежде
чем поняла, что необходимости в этих вопросах нет. Первый, заданный, вопрос
касался сказанного им аккурат перед тем, как подали голос хохотуны, напрочь
отбив у неё всякое любопытство. Она хотела знать, что означали его слова:
«…когда мог приходить сюда сам». Речь, понятное дело, шла о Поле.
На лице Скотта отразилось удивление.
— Я уже столько лет не думал об этом, — ответил он, — но да,
Пол мог. Это давалось ему с трудом, так же как мне с трудом давался бейсбол.
Поэтому по большей части всё делал я, и, думаю, со временем он полностью
утратил этот дар.
Вопрос, который она только собралась задать в автомобиле,
касался пруда, к которому можно было пройти, следуя разломанному указателю.
Тропа вела к тому самому пруду, о котором он постоянно упоминал в лекциях? Лизи
не спросила, потому что ответ был слишком уж очевиден. Его слушатели могли
верить, что это мифический пруд, языковой пруд (к которому мы всё спускаемся,
чтобы утолить жажду, поплавать, даже половить рыбку) — метафора, но она-то
теперь знала, что к чему. Пруд действительно существовал. Она это знала, потому
что знала Скотта как никто. Она знала, потому что побывала там. С Холма нежного
сердца сбегала тропа, которая вела к этому пруду через Волшебный лес. И чтобы
попасть туда, нужно было пройти Колокольчиковое дерево и кладбище.
