Она заставила блуждающую часть своего сознания
сконцентрироваться именно на наручниках. От напряжения даже морщина пробежала
через лоб к переносице.
Всего четыре кольца, каждая пара с резиновой прокладкой и
разделена двенадцатисантиметровой цепочкой, на каждом наручнике серийный номер
М-17. Она вспомнила, как Джералд сказал ей, что каждое кольцо может быть
приспособлено к форме запястья, чтобы надежнее держать его. Можно укорачивать
цепочку до положения, когда руки арестанта окажутся прижатыми запястье к запястью,
однако Джералд оставил максимальную длину цепочки.
«Действительно, – подумала она, – ведь это была просто игра,
правда, Джералд?» Но прежний вопрос всплыл, и она снова спросила себя, а была
ли это для Джералда просто игра?
«Что за баба, – какой-то мужской голос мягко прошептал в ее
подсознании, – просто сплошная половая щель…» «Пошел вон, – подумала Джесси, –
пошел вон, мерзавец».
Но голос отклонил это предложение.
«Для чего у женщины есть рот и эта щелка? – спросил он из
темноты. – А для того, чтобы она могла одновременно писать и пить. Как вы
насчет этого, леди?» Нет. К этому издевательскому голосу у нее не было просьб и
вопросов. Она подвигала руками в наручниках. Воспалившаяся кожа запястий
заставила ее поморщиться, однако боль можно было терпеть, и руки двигались
свободно. Джералд мог говорить что угодно, однако он не стал замыкать наручники
так, чтобы они поранили руки. Джесси оценила это, и все же наручники прилегали
слишком плотно, чтобы из них можно было вырваться.
«Ты уверена в этом?» Джесси провела эксперимент. Она
попыталась, сведя ладонь совком, осторожно выскользнуть из наручника, но
тщетно. Она попробовала применить силу. Боль стала гораздо ощутимее. Она вдруг
вспомнила момент, когда отец захлопывал дверцу их старой машины и туда попала
левая рука Мэдди, которая хотела выйти следом за ним. О, как она кричала! Была
раздроблена кость – Джесси не могла вспомнить ее название, – но она помнила,
как позже Мэдди показывала руку и гордо прибавляла: «А я еще и связку порвала!»
«Связка, – подумала она, невольно пытаясь снова выдернуть руку, несмотря на
накатывающую боль. – Связка. Черт с ней. Лишь бы вырваться из этих колец, а
потом какой-нибудь лекарь соберет, что осталось».
Медленно, постепенно она наращивала усилие, пытаясь вырвать
руки из колец. Если бы они продвинулись хоть немного, хоть на сантиметр,
основание большого пальца прошло бы сквозь кольца, и тогда можно было бы
попытаться рвануть. Она надеялась на это и была готова к боли.
Джесси что есть силы натягивала цепочки. Боль стала адской.
Мышцы предплечий напряглись белыми дугами. Пот заструился по лбу и щекам,
тонкая струйка побежала под носом. Она слизнула ее языком.
Не боль заставила ее остановиться. Джесси поняла, что на
большее у нее нет сил, а наручники так и остались в своем первоначальном
положении. Надежда вырваться из колец сверкнула и умерла.
«Ты уверена, что тянула что есть силы? Или ты просто валяешь
дурака, потому что боишься сильной боли?» «Нет, – ответила она, открывая глаза,
– я тянула изо всей силы, как могла. Правда».
Но голос не замолкал, хотя скорее мерцал, чем звучал: это
был некий саркастический вопросительный знак.
На запястьях остались глубокие ссадины – у основания
большого пальца и на тыльной стороне кисти, где сталь впилась в кожу, – и
теперь они болели, хотя Джесси ослабила натяжение, приподнявшись к спинке
кровати.
– О черт, – сказала она дрожащим от боли и отчаяния голосом,
– что за наказание!
«Ты действительно вырывалась изо всей силы? Ты в этом
уверена?» «Это не важно, – подумала она, наблюдая пляску солнечных отражений на
потолке. – Это не важно, и легко объяснить, почему. Если я рвану сильнее, с
моими запястьями произойдет то же самое, что случилось с левой рукой Мэдди,
когда дверца машины прищемила ее: кости и связки будут повреждены, но вырваться
из наручников мне не удастся. И, значит, кроме жажды и цепей, будет мучительная
боль. Вот что я думаю: Джералд умер, так и не оседлав меня, но он все равно
меня крепко трахнул, это уж точно».
Итак, что еще осталось?
«Ничего», – раздался дрожащий голос Хорошей Жены Бюлингейм,
который был голосом человека, стоящего на грани безумия.
Джесси подождала, пока другой голос, голос Рут, поспорит с
этим мнением. Но его не было. Рут, по всей вероятности, бросила ее. Джесси
должна была теперь позаботиться о себе сама.
«Ну, – подумала она, – что ты станешь делать с наручниками
теперь, когда убедилась, что так просто их не скинешь? Что ты можешь еще
сделать?» Медленно заговорил юный голос, которому она еще не дала имени:
«Попробовала освободить руки из колец наручников, и это не
получилось, однако что можно сделать с другими кольцами? Теми, которые
прикреплены к стойкам изголовья? О них ты не подумала?» Джесси оперлась на
голову, вдавив ее в подушку, и выгнула спину, чтобы посмотреть на стойки. Она
даже не придала значения тому, что смотрит на них снизу. Кровать была довольно
большая, чуть длиннее обычной. У нее было какое-то название типа «модель
Корт-Джестер» или что-то в этом роде, – с возрастом она все труднее запоминала
подобные вещи. В общем, кровать, на которой она теперь лежала, была подходящим
местом для траханья, но маловата, чтобы спать на ней вдвоем всю ночь.
Ее и Джералда это вполне устраивало, потому что они спали
раздельно и здесь, и в портлендском доме последние пять лет. Это было ее
решение: она просто устала от его храпа, который с годами стал невыносимым. В
редких случаях, когда у них оставались ночные гости, они с Джералдом спали
вместе в этой комнате, испытывая неудобство, обычно же они пользовались этой
кроватью только для секса. Вообще его храп не был истинной причиной для
отдельных спален; это была дипломатичная уловка Джесси. Настоящей причиной был
пот. Джесси сначала не понравился его запах, а потом она просто возненавидела
этот ночной пот. Даже если он принимал душ, смесь пота и шотландского виски к
двум часам ночи подавляла все другие запахи.
До последнего года их сексуальный ритуал становился все
более формальным, после чего следовала продолжительная дремота (эта часть
нравилась ей больше всего), затем он принимал душ и покидал жену. Но с марта
произошли некоторые изменения. Все эти шарфы и наручники – особенно последние –
доводили Джералда до изнеможения, чего никогда не происходило после обычного
секса, так что он засыпал подле нее, плечо к плечу. Она была не против,
поскольку в основном эти встречи происходили утром и он приносил с собой лишь
запах пота, без виски. И Джералд не так сильно при этом храпел, вот что
существенно.
«Однако все эти утренние игры с шарфами и наручниками
происходили только в портлендском доме, – подумала она. – Мы провели здесь весь
июль и большую часть августа, и в тех случаях, когда мы занимались любовью, –
их было не так много, надо признаться, – это было традиционное блюдо: Тарзан
наверху, Джейн внизу. Мы никогда не играли здесь в эту игру до сегодняшнего
дня. Почему?» Возможно, причиной были довольно высокие и неудобные для
занавесей окна. Джералд все время говорил о том, что в эти окна надо вставить
отражатели вместо обычных стекол; он рассуждал об этом до…
