– Вы пугаете меня, понимаете? – проговорила она. – Скажите
что-нибудь… Вы можете говорить? Если вы действительно стоите там, пожалуйста,
поговорите со мной!
Леденящий ужас парализовал ее рассудок и вызвал истерику.
Беспомощная женщина рыдала и умоляла неподвижную фигуру, застывшую в углу
комнаты: временами она была в полном сознании, но временами как бы плыла в
прострации, которая встречается лишь у людей, чей страх так огромен, что грозит
безумием. Джесси обращалась с просьбами к фигуре в углу, рыдая, умоляла
освободить ее от наручников и снова впадала в прострацию. Она чувствовала, что
ее губы шевелятся, и слышала звуки, которые ей удавалось произносить, но, когда
она плыла в прострации, это были уже не слова, а какие-то бульканья и хрипы.
Джесси видела фигуру в углу комнаты, слышала свист ветра и лай собаки, но уже
ничего не понимала.
Она снова и снова смотрела на узкую, уродливую голову, белые
щеки и резко очерченные плечи фигуры.., но все более и более ее привлекали руки
этого странного существа – длинные, тонкие руки, чьи кисти кончались гораздо
ниже, чем это положено нормальным рукам. Неизвестно, сколько времени прошло в
этой прострации (12 – 12 – 12 – пульсировали цифры на часах на шкафу: они
отсчитывали вечность). Потом к ней снова возвращалось сознание, мысли
отодвигали на задний план созерцание наплывающих нестройных образов, а губы
опять начинали произносить слова вместо булькающих созвучий. Но после
очередного периода беспамятства она перестала говорить о наручниках и ключах на
шкафчике. Теперь слышался лишь тонкий, сдавленный рыданиями шепот полубезумной
женщины, которая умоляла ответить.., только ответить.
– Что вы такое? – всхлипнула она. – Человек? Дьявол?
Скажите, кто вы. Богом заклинаю! Ветер свистел. Дверь хлопала и скрипела. Лицо
фигуры, казалось, изменило выражение.., на нем появилась усмешка. Что-то
ужасное и знакомое было в этой усмешке, и Джесси почувствовала, как та грань,
за которой начинается безумие и которая пока была далека, теперь приблизилась и
исчезла.
"Папа, – прошептала она. – Папочка, это ты? «Ты
свихнулась, дура! Твой отец умер в восьмидесятом году, упав в колодец!» –
закричала Хорошая Жена, но Джесси не могла теперь выдержать даже этот голос: ее
несла волна истерии.
Окрик Хорошей Жены только усугубил ее положение. То, что он
умер, не меняло дела. Том Мэхаут похоронен в фамильном склепе в Фолмуте, менее
чем в ста милях отсюда. Фигура в углу – несомненно, ее отец. Сутулая спина,
одежда и обувь перепачканы грязью после блуждания по окрестным лесам и полям,
подальше от людей. Непосильная работа ослабила мышцы рук, которые и свесились
до колен. Это был ее отец. Человек, который развлекал ее, нося на своих плечах,
когда ей было три годика, и успокаивал ее в шесть лет, когда заезжий клоун
напугал малышку до слез в цирке: который рассказывал ей сказки перед сном до
восьми лет: тогда он сказал, что она уже достаточно взрослая, чтобы читать
самой. Ее отец, который возился с самодельными фильтрами в день затмения, и
держал ее на коленях в миг, когда затмение стало полным, ее отец, сказавший:
«Ни о чем не думай.., не волнуйся и не оглядывайся». Но, видимо, он все-таки
волновался, потому что его голос дрожал и был совершенно не похож на обычный
голос ее отца.
Усмешка на лице фигуры в углу как будто стала шире, и
внезапно комната наполнилась запахом минеральных солей: так пахнет рука после
того, как в ней побывала дюжина мелких монет; так пахнет воздух перед грозой.
– Папа, это ты? – спросила она фигуру в темном углу, и
одинокий крик гагары был ей ответом. Джесси чувствовала, как слезы медленно
текут по щекам. И происходило что-то странное. Когда она наконец совершенно
убедилась, что это действительно ее отец стоит в углу комнаты, хотя прошло уже
12 лет со дня его смерти, ее страх прошел. Раньше она сидела на кровати,
подобрав ноги; теперь она свободно раскинула их по кровати. Как только она это
сделала, мелькнул обрывок ее сна:
«Папина девочка» – было написано на ее груди помадой.
– Ну давай, – сказала она тени. Ее голос звучал устало, но
спокойно. – Ты же за этим пришел, правда? Так давай же. И как бы я могла тебя
остановить? Но только обещай, что ты снимешь наручники после этого. Что
выпустишь меня.
Фигура не отвечала. Она просто стояла, усмехаясь, среди
сюрреалистических декораций из теней и лунного света. И по мере того, как шли
секунды (12 – 12 – 12 – кричали часы на шкафу, убеждая ее в том, что сама идея текущего
времени является иллюзией, что время остановилось), Джесси подумала, что,
по-видимому, воображение сыграло с ней злую шутку: тут, рядом с ней, никого не
было. Она теперь чувствовала себя как флюгер под порывами переменчивого ветра,
которые бывают перед приближением урагана.
«Твой отец не может воскреснуть, – произнесла Хорошая Жена
Бюлингейм голосом, который безуспешно пытался продемонстрировать твердость. Та
стояла на своем. – Это же не фильм ужасов и не эпизод из „Зоны сумерек“, Джесс:
это реальная жизнь».
Но иная часть сознания – та, в которой поселилось много
голосов, и среди них реальные, хотя и незнакомые голоса, а не призраки,
вторгавшиеся в сознание совершенно внезапно, – настаивала, что тут некая иная
тайная правда, нечто, неподвластное логике. Голос настаивал, что в Том мире все
иначе. «Меняются свойства вещей, – внушал голос, – в особенности когда человек
остается один. Когда это происходит, открываются засовы темницы, в которой мы
держим свою фантазию, и она вырывается на свободу».
«Это твой отец. – шептала ближняя часть ее сознания, и с
трепетом Джесси узнала в ней смешанный голос разума и безумия. – Это он, не
сомневайся в этом… Люди почти всегда недоступны призракам и привидениям при
свете дня, и даже ночью, если рядом есть другие люди, им удается уберечься от
таких встреч, но когда человек остается один во мраке ночи, преграды падают.
Одинокий человек во мраке ночи похож на открытые двери, Джесс, и если он зовет
на помощь, неизвестно, какие темные силы могут откликнуться. И кто знает, что
видит одинокий человек в час своей кончины? Это не подвластно разуму, и,
наверное, многие из них умерли просто от страха, что бы ни говорили их
свидетельства о смерти».
– Я не верю в привидения, – сказала Джесси срывающимся
голосом. Она говорила громко, чтобы показать твердость, которой не было. – Ты
не мой отец! Ты вообще никто. Ты просто отблеск лунного света?
Как бы в ответ на ее слова фигура нагнулась вперед; это
чем-то напоминало шутливый поклон, и на секунду ее лицо – лицо, которое было
слишком реально, чтобы вызвать малейшее сомнение, – вынырнуло из тени. Джесси
вздрогнула всем телом, когда серебряные лучи луны высветили его черты. Это не
был ее отец; злоба и безумие, которые она увидела на лице ночного гостя, снова
повергли ее в ужас. Мерцающие глаза под красными веками изучали ее из глубоких
глазниц в морщинах. Тонкие губы, растянутые в сухой усмешке, обнажали
бесцветные коренные зубы и клыки, которые были почти так же велики, как у
бродячего пса.
