Так она и сделала и, может быть, даже перестаралась.
Спидометр показывал скорость менее 10 миль в час. Сидеть в привычном уюте своей
машины – это было замечательно. Она уже начала размышлять о том, не выдумала ли
она все эти страсти-мордасти: она слишком дала волю воображению. Если кто-то
действительно был в ее доме, то он остался там. А скорее всего никого и не
было.
Джесси посмотрела в зеркальце, чтобы поправить волосы, и..,
ее сердце замерло в груди. Ее левая рука упала с руля на правую. Это должно
было вызвать боль, но боли не было – никакой боли.
Ночной незнакомец сидел на заднем сиденье, раскинув длинные
белые руки с крючковатыми пальцами, как иногда сидят обезьяны, и скривив тонкие
губы в насмешливой улыбке.
«Это.., только.., игра теней и лунного света!» – крикнула
Чудо-Юдо, но ее крик был еле слышен, потому что раздавался издалека.
Нет. То, что она видела в зеркале, не было игрой тени и
света. То, что сидело на заднем сиденье, находилось в тени, но не было тенью!
Она увидела его лицо: крутой высокий лоб, большие темные глаза, кривые
выпученные губы и тонкий, как лезвие, длинный нос.
– Джесси! – прошептал с присвистом незнакомец. – Нора! Рут!
О-ха-ха… Чудо-Юдо!
Оцепенев от ужаса, Джесси видела в зеркальце, как он
наклонился вперед, и смрадное дыхание обдало ее правое ухо, как будто он
собирался шепнуть ей какой-то секрет. Она видела, как выпяченные тонкие губы
скривились в гримасе и приоткрыли кривые зубы. Пальцы его левой руки коснулись
ее правого плеча.
– Нет! – Собственный голос показался ей чужим и тонким,
словно звучал со старой, заигранной пластинки. – Пожалуйста, не надо! Это
несправедливо!
– Джесси! – Его дыхание было смрадным, но холодным, как
воздух в морозильнике. – Нора! Джесси! Рут! Чудо-Юдо! Джесси! Хорошая Жена!
Мамочка!
Его мертвенно-белое лицо нависло над ее плечом. Нос ткнулся
в волосы, а ухмыляющийся рот коснулся уха, шепча в него, как деликатную тайну,
снова и снова:
– Джесси! Нора! Рут! Чудо-Юдо! Джесси!.. В ее глазах
вспыхнул ослепительный свет, и наступила полная темнота. Когда Джесси падала в
нее, последней мыслью было: «Не следовало смотреть – он сжег мои глаза».
В обмороке она упала на руль. «Мерседес» проехал еще
несколько метров и врезался в одну из сосен. Удар был не настолько сильным,
чтобы повредить двигатель: старая добрая немецкая надежность снова оказалась на
высоте. Бампер смялся, решетка немного съехала, но двигатель продолжал
работать.
Через пять минут автомат определил перегрев и включил
кондиционер. Воздух мягко заскользил в салоне. Джесси прислонилась к дверце,
прижавшись щекой к стеклу, как усталый ребенок. Зеркальце на ветровом стекле
отражало пустое заднее сиденье и мрачную лесистую даль, освещенную лунным
светом…
Глава 35
Снег шел все утро; было пасмурно и туманно. В такую погоду
хорошо пишется, и, когда луч солнца скользнул по клавиатуре «Мака», Джесси
взглянула на него удивленно, отвлекшись от своих мыслей. Вид из окна не просто
нравился ей; он наполнял ее ощущением, которого она давно не испытывала. Это
было блаженство – глубокая, спокойная радость, чувство полного комфорта и
покоя.
Снегопад почти прекратился, яркое февральское солнце
пробилось сквозь пелену облаков, и свежий снежный покров ослепительно засиял.
Из окна открывался широкий вид на портлендскую набережную. Этот вид всегда
нравился Джесси, независимо от погоды и времени года, но она никогда не видела
такого сверкающего великолепия. Это сочетание снега и солнечного сияния
обратило влажный воздух над заливом в сплошную радугу.
«А в горах, где достаточно крикнуть, чтобы низверглась
лавина, можно наблюдать это сияние каждый день», – подумала она и счастливо
засмеялась. Этот звук был так же непривычен для ее ушей, как ощущение радости
для сердца, и Джесси понимала почему: она не смеялась с прошлого октября.
Время, проведенное на озере Кашвакамак, похожем на другое озеро, Дарк-Скор, она
называла «моим затмением». Другие слова были бы здесь лишними. А лишнего она не
хотела.
Да, Джесси давно уже не смеялась.
Она хорошо помнила, почему смеялась в последний раз: тогда
она перегнулась левой рукой к правому карману юбки, чтобы вытащить оттуда ключи
от машины, и при этом сказала, что собирается стать амебой и разделиться.
– Вот и все, – пробормотала Джесси, вытащила пачку сигарет и
закурила. Дурацкая песня Марвина Гэя всплыла в ее сознании и оживила все снова
с поразительной ясностью. Возвращаясь с очередного приема у врача (из них в
основном и состояла эта зима), она услышала по радио Марвина, который пел своим
мягким, бархатным голосом: «Все знают это.., особенно вы, девочки…» Она сразу
выключила радио, однако ее всю трясло, так что невозможно было ехать. Она
остановила машину и подождала, пока дрожь пройдет. Волнение улеглось, но песня
все равно преследовала ее. Часто после этого, просыпаясь на промокшей от пота
подушке, она слышала свой голос, произносивший фразу из песни: «Свидетель, мне
нужен свидетель…» Джесси глубоко затянулась, выпустила три кольца дыма, которые
медленно поднялись над ровно гудящим «Маком».
Когда бестактные или просто недалекие люди задавали ей
вопросы о произошедшей трагедии (а она обнаружила, что знакома с огромным
количеством бестактных и недалеких людей, чего раньше не предполагала). Джесси
говорила им, что не может вспомнить почти ничего. После третьего полицейского
допроса она стала повторять копам и всем остальным, кроме одного человека, свою
первую версию. Этим «одним» был коллега Джералда Брендон Майлерон. Ему она
рассказала всю правду, во-первых, потому, что нуждалась в помощи адвоката, но в
основном потому, что Брендон оказался единственным человеком, который смог
представить, через что она прошла.., и что это путешествие еще не окончилось.
Он не проявлял деланного сочувствия, и это было огромным облегчением. Джесси
теперь знала, что сочувствие после трагедии гроша ломаного не стоит, она и не
нуждалась в сочувствии.
Как бы то ни было, полиция и газетчики приняли ее амнезию –
и всю историю – за чистую монету, что было весьма важно. Да и что тут было
невозможного? Люди, пережившие серьезные физические и мозговые травмы, часто
теряли память и не могли вспомнить происшедшее; копы знали это лучше адвокатов,
а Джесси знала это даже лучше копов. С октября она многое узнала о всех видах
травм. Книги и статьи помогали ей избегать разговоров о том, что она хотела
забыть, хотя не очень помогли по существу. Вероятно, потому, что нигде не
удавалось отыскать нужных ей историй – например, о прикованных к кроватям
женах, которые вынуждены наблюдать, как их мужья становятся пищей для бродячих
собак.
Джесси вновь непроизвольно засмеялась и удивилась этому
смеху. Откуда такое веселье? Веселье, видимо, было, но такого рода, о котором
трудно сообщить кому-то другому. «Как об истории с отцом, который возбудился во
время солнечного затмения и наделал прямо на твои трусики. И как ты решила, что
от этого можно забеременеть».
