– Мистер Майлерон, прошу вас с вашей незваной спутницей
немедленно подойти ко мне, немедленно!
Пристав, разбуженный этим тоном, очнулся от прострации.
Стенографистка оглядывается. Джесси кажется, что Брендон берет ее за руку,
чтобы выполнить приказание судьи, но это не важно, потому что она не в силах
двинуться: с тем же успехом можно было бы сдвинуть колонну в зале. Снова
затмение: полное затмение… Снова, после всех этих лет, только звезды освещают
мрак ее сознания.
Она видит, как ухмыляющееся длинное существо в оранжевой
робе, похожее на паука, поднимает кривые руки и тянется к ней. Джесси чувствует
наручники на своих запястьях и понимает, что спасения нет. Пальцы Жобера
касаются ее горла, и наконец раздается его голос, который составляет
поразительный контраст с его лицом и фигурой, – тонкий, разочарованный голос
больного ребенка.
– Оказывается, ты не человек! – пищит Реймонд Эндрю Жобер
своим детским, дрожащим голоском. Голосок пронзает пространство зала. – Ты
просто игра теней и лунного света!
И он начинает смеяться. Он трясет своими длинными руками в
наручниках и смеется.., издевательски смеется…
Глава 39
Джесси пошарила рукой, однако сигаретная пачка упала на пол.
Она не стала ее подбирать, а снова повернулась к экрану монитора.
"Рут, я почувствовала, что схожу с ума. – это
происходило на самом, деле! Потом я услышала внутренний голос. Это была
Чудо-Юдо: именно она тогда подала мне идею, как избавиться от наручников,
именно она меня спасла.
«Джесси, не бойся и не оглядывайся, – сказала она. – Не
давай Брендону вытащить тебя отсюда, пока не сделаешь то, зачем пришла».
А он уже пытался. Обе его руки были на моих плечах, и он уже
тащил меня прочь, судья стучал молотком, пристав бежал к нам, и я поняла, что у
меня остается лишь секунда, чтобы прекратить солнечное затмение, и тут я…"
Глава 40
Джесси откинулась в кресле, закрыла глаза ручками и начала
плакать. Она всхлипывала минут десять – одна в пустом доме, – а потом снова
вернулась к письму. Она часто останавливалась, чтобы вытереть глаза, но
постепенно справилась со слезами.
"…я нагнулась и плюнула ему в лицо. Кажется, он даже не
заметил этого. Но я ведь не на него плевала.
За это нарушение судебного заседания я должна буду заплатить
штраф, а Брендон отделался просто замечанием, и это для меня важно, потому что
я – частное лицо, а он – служащий крупной юридической фирмы.
Вот так. Рут. Теперь я пошлю это письмо и буду ждать ответа.
Я не баловала тебя вниманием все эти годы, и, хотя я была виновата только
отчасти – лишь в последнее время я стала понимать, насколько наше поведение
определяется другими людьми, насколько мы, зависим от них, даже когда полагаем,
что вполне контролируем себя, – все же я хочу тебе сказать, что очень сожалею
об этом. Не беспокойся обо мне: я уверена, что теперь со мной все будет хорошо.
Приятно осознавать, что жизнь – не только возможность, но и радость. А иногда
даже победа.
Я люблю тебя, дорогая Рут. Ведь ты и твои слова помогли мне
спасти мою жизнь в прошлом октябре, хотя ты об этом и не знала. Я очень люблю
тебя.
Твоя старая подруга Джесси
P.S. Пожалуйста, напиши мне. А лучше.., позвони, пожалуйста".
Через несколько минут Джесси распечатала письмо, вложила его
в большой конверт (обычный оказался слишком мал) и заклеила. Она узнала адрес
Рут у Кэрол и написала его на конверте прямыми аккуратными буквами – это все,
на что оказалась способна ее левая рука. Рядом она оставила записку, написанную
теми же прямыми буквами:
«Мэгги, пожалуйста, отправь письмо. Если я позвоню тебе вниз
и попрошу не делать этого, согласись.., а потом отправь его».
Она подошла к окну и постояла около него, прежде чем идти
наверх. Она смотрела на залив, который уже скрывался в наступающих сумерках.
Впервые за долгое время при мысли о темноте и одиночестве она не почувствовала
страха.
– Солнечное затмение больше не повторится, – обратилась она
к пустому дому, – будут обычные дни и ночи!
Она повернулась и медленно поднялась по ступенькам на второй
этаж.
Когда Мэгги Лендис вернулась после обычной хозяйственной
беготни и увидела письмо на столе в холле, Джесси спала глубоко и спокойно в
верхней спальне для гостей, которая теперь стала ее любимой комнатой. Впервые
за эти месяцы во сне она блаженствовала; слабая улыбка играла на ее губах. И
когда холодный февральский ветер шумел в кронах деревьев и стонал в камине, она
только теснее закуталась в одеяло.., но улыбка на ее губах не угасла.
