– Вот уж не проблема.
Она лежит, вальяжно растянувшись на диване, свесив ноги с подлокотника.
– Да нет, не в виртуальные лыжи или на клавишах, – не сдается Сесилия. – В настоящую игру!
Она с надеждой смотрит в мою сторону, но я знаю только одну игру, ту, в которую играла с братом. Правила простые: расставляешь по кухне шумовые ловушки и надеешься пережить ближайшую ночь. Когда меня схватили Сборщики, я ее вроде как проиграла.
Я удобно устраиваюсь на широком подоконнике в гостиной, забитой виртуальными спортивными играми, здесь есть и клавишная панель, которая может заменить целый симфонический оркестр. Поджав под себя ноги, я смотрю в окно и любуюсь апельсиновыми деревьями, усыпанными цветами. Их лепестки слегка дрожат, и издали кажется, будто деревья облюбовала для отдыха стайка крошечных белокрылых пташек. Окажись Роуэн здесь, он бы не поверил своим глазам. Эта прекрасная картинка, такая живая и благополучная, не имеет ничего общего со знакомыми видами Манхэттена, заросшего чахлыми, блеклыми, едва пробивающимися сквозь асфальт сорняками. Покупные гвоздики со стойким запахом холодильной камеры больше похожи не на цветы, а на результаты научных опытов.
– Ты что, не знаешь ни одной игры? – На этот раз Сесилия обращается прямо ко мне. Чувствую на себе пристальный взгляд ее карих глаз.
Ну, была одна игра с бумажными стаканчиками и бечевкой – и с девочкой из соседнего дома. Открываю рот, чтобы рассказать ей об этом, но вдруг спохватываюсь. Не собираюсь делиться с сестрами своими тайнами, нашептывая их в бумажные стаканчики. Вообще-то у меня всего один настоящий секрет – план побега.
– Может, рыбку виртуальную поудим? – спрашиваю я и, даже не смотря в ее сторону, тут же понимаю, что мое предложение встречено без энтузиазма.
– Ну должна же здесь быть хоть одна настоящая игра, – жалуется она. – Должна быть!
Она выскакивает из комнаты, ее шаги удаляются по коридору.
– Бедняжка, – прерывает тишину Дженна и, бросив на меня многозначительный взгляд, снова принимается за чтение. – Она совсем не понимает, где очутилась.
Полдень. Габриель приносит мне обед в библиотеку. Это моя самая любимая комната на всем этаже. Заглянув мне через плечо, он замечает, что я раскрыла книгу на рисунке корабля.
– Что читаешь? – интересуется он.
– Это по истории, – отвечаю я. – Жил когда-то один путешественник. Он смог доказать, что земля круглая. Набрал команду и отправился в кругосветное плавание на трех кораблях.
– «Нинье», «Пинте» и «Санта-Мария», – продолжает он.
– Ты разбираешься во всемирной истории? – удивляюсь я.
– Знаю кое-что о кораблях, – уточняет он, присаживаясь на подлокотник моего мягкого кресла. – Это, например, каравелла, – говорит он, указывая на рисунок в книге. Габриель увлеченно рассказывает мне, как устроен корабль, описывает три его мачты и латинские паруса. Я мало что из всего этого понимаю. Пожалуй, только что такие корабли строили испанцы. Но перебить его у меня не хватает духа. По горящим глазам Габриеля видно, что, с головой погрузившись в столь дорогую его сердцу тему, он ненадолго забывает и о бесконечной готовке, и необходимости постоянно прислуживать женам Линдена.
Сидя рядом с ним в глубине мягкого кресла, чувствую, как мои губы непроизвольно растягиваются в улыбке.
В этот момент в комнату врывается Эль, помощница Сесилии.
– Ах, вот ты где! – набрасывается она на Габриеля. – Живо на кухню! Принеси леди Роуз что-нибудь от кашля.
Я вдруг слышу, как та заходится в кашле у себя в комнате вниз по коридору. Этот звук настолько привычен, что я почти перестала его замечать. Габриель тут же вскакивает на ноги. Захлопываю книгу и собираюсь пойти за ним.
– Побудь здесь, пока ей не станет лучше.
За его спиной творится что-то странное. Кажется, что в коридоре собралась прислуга со всего дома. Из лифта выходят служители из первого поколения. У них в руках несметное количество разнообразных бутылочек и устройство, похожее на увлажнитель воздуха. Родители установили такой у меня в комнате в ту зиму, когда я подхватила воспаление легких. Над всем этим витает дух обреченности. По глазам Габриеля видно, что тяжесть, разлившаяся в воздухе, действует и на него.
– Никуда не уходи, – говорит он.
Но я, конечно же, выхожу за ним в коридор. Мне настолько не по себе, что я не отстаю от него ни на шаг, пока он идет к лифту. Это, скорее всего, против правил, но я слишком напугана, чтобы думать об этом. Габриель пропускает свою карточку через считывающее устройство, и двери лифта начинают открываться. Внезапно все останавливается, застывает. Слуги замирают на месте; помощники так и остаются стоять, не выпуская из рук одеяла, таблетки и дыхательные аппараты. Линден, неподвижно сидящий на коленях у кровати Роуз, зарывается лицом в матрас. Он будто не в силах отпустить ее тонкую, лилейно-белую руку. Я смотрю на эту руку, перевожу взгляд выше. Неподвижное тело Роуз обмякло. Ее лицо и сорочка в крови. Должно быть, те жуткие хрипы сопровождали особенно жестокий приступ кашля. Зловещая, настороженная тишина охватывает весь этаж. Мне мерещится, что это та же тишина, что окутала весь остальной мир, – молчание безбрежного океана и необитаемых островов, безмолвие, различимое даже из космоса.
Из своих комнат выходят Сесилия и Дженна. В звенящей тишине слышны только надсадные хрипы, вырывающиеся из горла Линдена.
– Вон, – шепчет он.
И громче:
– Все вон!
Никто не двигается, пока он, схватив вазу, не швыряет ее о стену. Все бросаются врассыпную. Я оказываюсь в лифте с Габриелем. Как только за спиной закрываются двери, меня накрывает волна благодарности.
Мне ничего не остается, кроме как следовать за Габриелем на кухню: одна я точно потеряюсь. Расположившись за стойкой, я пощипываю виноград и слушаю разговоры занятых работой слуг и поваров. Габриель, облокотившись рядом на стойку, полирует столовое серебро.
– Знаю, что тебе нравилась Роуз, – говорит он мне шепотом, – но здесь, внизу, ее не очень любили. Она постоянно ко всем цеплялась.
Будто в подтверждение его последних слов, слышится пронзительный, чуть не переходящий в визг крик старшей поварихи: «Мой суп совсем остыл! А сейчас такой горячий, что есть невозможно!» Раздавшееся вслед за этим преувеличенное, несколько манерное фырканье, будто кто-то отплевывается, тонет в общем взрыве хохота.
Не буду врать, что меня это представление совсем не расстроило. Я часто видела, как Роуз срывала злобу на слугах, но на меня она ни разу даже голос не повысила. Там, среди шприцев, понурых Комендантов и опасных Распорядителей, она была моим единственным другом.
И все же я ничего не говорю. Дружба с Роуз – мое личное дело. Ни один из тех, кто сейчас над ней смеется, все равно ничего бы не понял. Отщипываю по виноградинке от кисти и, повертев их немного в пальцах, кладу обратно в миску. Габриель то и дело посматривает на меня, не прерывая своего занятия. Какое-то время мы молчим, пока остальная кухня полнится звонким щебетом голосов, и кажется, что весь этот гомон раздается откуда-то издалека. А наверху, в своей спальне, лежит мертвая Роуз.
