Сесилия обнимает меня и утыкается носом в шею. Но я не в состоянии сейчас ее успокаивать. Могу думать лишь о том, где взять силы на следующий вдох.
– Нам следует вызвать Распорядителя Вона, – повторяет она то ли в третий, то ли в четвертый раз.
Отрицательно трясу головой:
– Она его терпеть не может.
Вдруг раздается тихий смех, за которым следует невнятное «угу». Мы с Сесилией вздрагиваем от неожиданности и переводим взгляд на Дженну. На ее потемневших губах играет едва заметная улыбка. Веки, чуть дрогнув, приоткрываются, обнаруживая незнакомые, странно отрешенные глаза. Но в их глубине все еще теплится крохотная искорка жизни. Она с нами. Пока.
– Привет, – нараспев произносит Сесилия и, опустившись на колени возле кровати, берет ее руку в свои. – Как ты себя чувствуешь?
– Великолепно, – отзывается Дженна.
Глаза у нее закатываются, и она снова смыкает веки.
– Хочешь чего-нибудь? – спрашиваю я.
– Тоннель на тот свет, – отвечает Дженна, и уголки ее рта поднимаются в слабом подобии усмешки.
– Не говори так. Пожалуйста, не надо, – просит ее Сесилия. – Хочешь, я тебе почитаю? У меня уже неплохо получается.
Дженна открывает глаза и наблюдает за тем, как Сесилия, взяв книжку из большой стопки на прикроватном столике, начинает ее перелистывать; снова смеется, но в этот раз от ее смеха у меня сжимается сердце.
– Не совсем подходящее чтиво для постели умирающей, Сесилия.
Я больше не могу этого вынести. Смотрю на Дженну, а вижу лишь ту мерзость, что ее убивает. Даже голос ее стал каким-то чужим.
– А мне плевать, – упорствует Сесилия, – Я все равно почитаю. Тут в середине есть закладка, отсюда и начну. Ты хотя бы узнаешь, чем все закончится.
– Тогда перепрыгни на последнюю страницу, – говорит Дженна. – Времени у меня осталось не шибко много.
Вдруг ее грудь сотрясает дрожь, и у Дженны открывается рвота с кровью. Поворачиваю ее на бок и поглаживаю по спине, пока она откашливается. Сесилия вся как-то съеживается, глаза ее наполняются слезами. Не представляю, как ей еще хватает сил плакать. Я-то едва могу пошевелиться. Даже просто оставаться живой требует от меня такого сверхъестественного напряжения, что я хочу лишь одного – забраться под одеяло и заснуть. То, что я когда-то могла ходить, кажется сейчас чудом.
Когда погибли родители, я спала сутками. Неделями. Пока наконец у моего брата не иссякло терпение. Он сказал: «Вставай. Они мертвы. Мы живы. И у нас куча дел».
Дженна задыхается, хватая воздух широко открытым ртом. Сквозь тонкую ткань ее сорочки проступают острые позвонки. Когда же она успела так страшно похудеть? В измученном рвотой и надрывным кашлем теле едва держится жизнь. Перевернувшись на спину, она так и лежит с закрытыми глазами, совсем не двигаясь. Лишь грудь вздымается в такт ее неровному дыханию. Дженна остается совершенно неподвижной, даже когда мы с Сесилией вытаскиваем из-под нее перепачканные простыни.
Она спит все утро. Стянув с нее замусоленную сорочку, мы с Сесилией обтираем ее влажной тканью, но Дженна лишь бормочет что-то едва слышно. Через ее прозрачную бледную кожу просвечивают вены. Она с головы до пят покрыта синяками, и некоторые из них уже начали кровоточить. Выглядит это все так, словно ее тело гниет изнутри. Волосы у нее сильно поредели, выпадают целыми прядями, я то и дело смахиваю их с подушки. Сесилия читает вслух любовный роман. Там сплошное лето, поцелуи и увлеченная друг другом молодая здоровая пара. Время от времени Сесилия прерывается, не в силах более сдерживать рвущие горло рыдания.
Мы перестаем пускать в комнату слуг с лекарствами. Дженна уже так слаба, что не в состоянии проглотить таблетку, а желудок больше ничего не принимает. Ей становится все хуже; у нее путаются мысли, отнимается язык, но стоит ей заслышать приближающиеся по коридору шаги, как она зарывается лицом в подол ночной рубашки моей или Сесилии. Я знаю, что она пытается нам сказать. То же, о чем умоляла Роуз. Она просит дать ей спокойно умереть.
Но она не противится присутствию Эдера, поэтому его мы не прогоняем. Поступь ее помощника легка, а прикосновение ненавязчиво. Он втирает хозяйке в грудь мазь, от которой ей становится легче дышать, и никогда не задерживается больше, чем это необходимо. Эдер всегда превозносил ее красоту до небес и понимает: она не хочет, чтобы в эти страшные минуты ее кто-то рассматривал.
Ближе к вечеру обеспокоенный Линден все же решается нас проведать. Едва он переступает порог спальни, как меняется в лице – ему в нос бьет сладковато-зловонная смесь запахов разложения, пота и крови. По его взгляду понимаю, что ему знаком этот гнилостный коктейль: все последние дни он не отходил от постели Роуз. К кровати этой жены он даже не приближается. Для меня не секрет, что Дженна не желала эмоционального сближения с Линденом и что их брак был построен исключительно на сексе, но не могу не задаться вопросом: не виноват ли отчасти и Линден в однобокости их отношений? Потеряв Роуз, он попросту не захотел влюбляться в еще одну женщину, которая испустит последний вздох на его глазах. Мне осталось ровно столько, сколько и ему, Сесилия переживет нас обоих, а вот что касается Дженны…
Линден стоит у двери с самым жалким и извиняющимся видом. Все три его жены жмутся друг к другу на незастеленном матрасе, одна из них умирает; когда мы вместе, то образуем тесную группку, которая ему не по зубам. Он даже связываться с нами боится.
– Я забыла покормить Боуэна, да? – спрашивает Сесилия, заметив на руках Линдена их сына.
– Все в порядке, любовь моя, – отвечает Линден. – Для этого у нас есть кормилица. Я больше переживаю за тебя.
Не представляю, зачем Линден пришел к нам с сыном, если только ему не слишком одиноко и он не надеялся воспользоваться им как предлогом, чтобы хотя бы ненадолго выманить отсюда Сесилию. Его план проваливается. Сесилия прижимается лицом к плечу Дженны и закрывает глаза. Я делаю то же самое. Мы снова в фургоне Сборщиков, прячемся в темноте, надеясь раствориться в объятиях друг друга.
– Слуги говорят, что вы их к себе не пускаете, – говорит Линден. – Давайте я вам все-таки пришлю кого-нибудь. Пусть вам хотя бы простыни свежие постелют.
– Не надо, – шепчет Сесилия. – Не надо нам никого присылать. Прикажи им всем оставить ее в покое.
– Неужели я ничем не могу помочь? – спрашивает он.
– Ничем, – говорю я.
– Ничем, – вторит мне Сесилия.
Даже с закрытыми глазами чувствую, что муж стоит в дверях, напуганный такой сплоченностью, словно смерть одной из нас может привести к гибели всех трех.
Наконец он выходит из комнаты, не сказав больше ни слова.
Дженна бормочет что-то неразборчиво. Кажется, имя. Наверное, зовет своих сестер.
– Здесь оставаться опасно, – еле слышно говорит она.
Не знаю, к кому она обращается – к сестрам или к нам с Сесилией.
