Словно по заказу, открывается дверь в комнату. Даже не знаю, чего ожидать. Может, с подносом в руках явился Габриель, прихрамывая и морщась от боли при каждом движении, может, пришли женщины из первого поколения, чтобы при помощи скрабов, щипчиков и благовоний продолжить измываться над моим многострадальным телом, а может, прибыл доктор, чтобы сделать мне еще один укол и уложить на каталку. Но это всего лишь Дейдре. В ее маленьких ручках белый сверток, тяжелый на вид.
– Привет! – ласково, как ребенок, приветствует она меня. – Как ты себя чувствуешь?
Знаю, что сдержаться у меня не получится, поэтому решаю промолчать.
Она порхает по комнате. Вместо привычной униформы на ней сегодня легкий белый наряд.
– Принесла твое платье, – сообщает она, кладя сверток на туалетный столик и развязывая ленту, которой перевязан пакет. Платье такое длинное, что, даже когда она поднимает его повыше, роскошный подол остается лежать на полу. Расшитое бриллиантами и жемчугом, оно ослепительно сверкает.
– Должно подойти, – говорит Дейдре. – Пока ты была без сознания, с тебя сняли мерки. Я его еще и подогнала по фигуре, чтобы уж наверняка. Примерь.
Последнее, что мне сейчас хочется делать, так это примерять платье, в котором мне, судя по всему, предстоит выйти замуж. И все это только для того, чтобы в лучшем виде предстать перед Комендантом Линденом, виновным в моем похищении, и Распорядителем Воном, от одного упоминания имени которого в лифте Дейдре побледнела как полотно. Но она показывает мне платье с таким невинным видом, с такой детской непосредственностью, что у меня не хватает духу сказать ей хоть одно грубое слово. Я позволяю облачить себя в подвенечный наряд.
Дейдре забирается на диванчик, стоящий рядом с туалетным столиком. Так ей удобнее зашнуровывать на мне корсет. Ее ловкие маленькие пальчики быстро завязывают все ленты в аккуратные бантики. Платье сидит на мне как влитое.
– Ты сама его сшила? – не в силах сдержать удивление, спрашиваю я.
Ее пухлые щечки заливает румянец, и она коротко кивает, делая шаг назад.
– Дольше всего пришивать жемчуг и бриллианты, – отвечает она. – Остальное – так, пара пустяков.
На мне платье без бретелек, с вырезом в форме сердца и изогнутым шлейфом. Издалека будет казаться, что к алтарю приближается большое белое атласное сердце. Во всяком случае, более прелестного наряда для первого дня своего пожизненного заключения мне не представить.
– Ты сшила свадебные платья для всех трех? – спрашиваю я.
Дейдре отрицательно качает головой и мягко усаживает меня на диванчик.
– Только для тебя, – отвечает она. – Ты моя хозяйка. Я прислуживаю только тебе. У остальных жен свои помощницы.
Она открывает ящичек туалетного столика, он забит косметикой и заколками для волос. Кисточкой для румян она указывает на участок стены над моим ночным столиком. Там расположены две кнопки.
– Если тебе что-нибудь понадобится, нажми белую. Я тут же приду. Синяя – для связи с кухней.
Она начинает накладывать макияж: смешивает различные оттенки и наносит их мне на лицо, время от времени слегка приподнимая мою голову так, чтобы получше рассмотреть результат своих усилий. Взгляд ее широко раскрытых глаз сосредоточен. Решив, что макияж наконец безупречен, она принимается за мои волосы. Расчесывая и накручивая пряди на бигуди, Дейдре не умолкает ни на секунду – делится со мной важными, на ее взгляд, сведениями.
– Свадебная церемония будет проходить в розарии, по старшинству, начиная с самой молодой невесты. Так что ты будешь второй. Потом, понятно, идут клятвы. Но тебе не придется ничего говорить – все сделают за тебя. После этого обмен кольцами, ага, а затем…
Звук ее голоса тонет в водовороте описаний, изменчивом пламени свечей, деталях организации предстоящего ужина и даже указаниях на то, как тихо мне следует разговаривать.
Перестаю различать слова. В сознании пульсирует лишь одно: свадьба сегодня вечером. Сегодня! И нет ни малейшей возможности сбежать до ее начала. Мне не удалось открыть окно, да чего уж там, я даже не знаю, как это проклятое место выглядит снаружи. Меня мутит, я задыхаюсь. Жаль, что я не могу открыть окно. И не для того чтобы выпрыгнуть – мне просто нужен глоток свежего воздуха! Только я собираюсь сделать глубокий вдох, как Дейдре быстро кладет мне в рот красный леденец.
– Это сделает твое дыхание приятным, – объясняет она.
Конфетка сразу растворяется, и рот наполняется слегка приторным вкусом клубники. Сперва он чересчур сильный, но потом слабеет и приобретает более натуральный оттенок. Я немного успокаиваюсь.
– Ну вот, – говорит довольная собой Дейдре.
Она легонько подталкивает меня к зеркалу. Я бросаю первый взгляд на свое отражение и не верю своим глазам.
На моих веках розовые тени, но их цвет не имеет ничего общего с поросячьим безумием моей ванной. Он скорее напоминает персиковый оттенок предзакатного неба. В его перламутровом блеске, словно в сиянии звездочек, мелькают белые и светло-фиолетовые искорки. На губах – помада в тон, кожа нежно мерцает.
Я впервые выгляжу взрослой. В зеркале будто отражается мама в выходном платье. Иногда вечером она наряжалась и, отправив нас с братом в кровать, спускалась в гостиную, где в упоении танцевала с отцом. Потом, думая, что я крепко сплю, она заходила ко мне в спальню, чтобы поцеловать. Мама была разгорячена, от нее веяло духами и всепоглощающей любовью к папе.
– Маленькие ручки, маленькие ножки, – шептала она мне на ушко. – Только сладких снов моей любимой крошке.
Когда она уходила, я всегда чувствовала себя немного околдованной.
Что бы сказала мама этой девушке, почти женщине, любующейся своим отражением в зеркале?
Я вот, например, не могу проронить ни слова. У Дейдре поразительное чувство цвета: мой голубой глаз сияет ярче, чем прежде, а взгляд карего приобрел ту пронзительность, которая напомнила мне о Роуз. Меня мастерски подготовили к предстоящей роли печальной невесты Коменданта Линдена.
Мне кажется, все понятно без слов, но я замечаю в зеркале, что Дейдре нервно потирает руки, переживая, понравилась ли мне ее работа.
– Все прекрасно, – только и могу сказать я.
– Мой отец был художником, – говорит она не без гордости. – Он постарался меня всему научить, но я не уверена, что у меня получится так же хорошо, как у него. Папа говорил, что рисовать можно на чем угодно. Выходит, сейчас ты мой холст.
Больше она о своих родителях ничего не рассказывает, а я и не спрашиваю.
Она еще немного колдует над моей прической: волосы, завитые в тугие локоны, убраны под простую белую ленту. Когда часы на запястье Дейдре начинают пищать, она помогает мне надеть туфли на невообразимо высоких каблуках и, подхватив шлейф моего платья, следует за мной из комнаты. Спустившись на лифте, мы проходим через лабиринт коридоров и, когда я уже почти отчаиваюсь добраться до конца нашего путешествия, останавливаемся перед большой деревянной дверью. Шагнув вперед, Дейдре приоткрывает створку, заглядывает внутрь и заговаривает с кем-то.
