— «Северная красотка»? Думаю, да.
— Купите каждому белую розу, чтобы прикрепить к волосам или
привязать к шее. И — я повторюсь! — не смотрите ему в глаза! Я могу держать вас
тут, втолковывая сотни других вещей, но лучше идите. Уже десять, а отец
Каллахэн может передумать. Всего хорошего. Буду молиться за вас. Для старого
безбожника вроде меня молиться — тот еще фокус, но, сдается мне, я уже не такой
безбожник, каким был когда-то. Это Карлайль сказал: «Если человек в сердце
своем низводит с престола Господа, туда восходит Сатана»?
Никто не ответил, и Мэтт вздохнул.
— Джимми, я хочу поближе взглянуть на твою шею.
Джимми подошел к кровати и задрал подбородок. Раны, вне
всяких сомнений, представляли собой проколы, но обе затянулись коркой и,
похоже, отлично заживали.
— Не болит? Не жжет? — спросил Мэтт.
— Нет.
— Тебе крупно повезло, — сказал учитель, серьезно глядя на
Джимми.
— Я начинаю думать, что так мне еще никогда не везло.
Мэтт откинулся на постели. Лицо выглядело измученным, глаза
ввалились.
— Если хочешь, я приму таблетку, от которой отказался Бен.
— Я скажу сестре.
— Отправляйтесь, беритесь за дело, а я посплю. Позже
возникнет еще один вопрос… Ну, довольно. — Мэтт перевел взгляд на Марка. —
Мальчик, вчера ты поступил замечательно. Глупо, безрассудно, но замечательно.
— За это заплатила она, — спокойно отозвался Марк, сжимая
дрожащие руки.
— Да. Может быть, вам снова придется расплачиваться любому
из вас, всем вам. Не нужно его недооценивать! А теперь, если вы не обидитесь,
то я очень устал. Читал почти всю ночь. Как только дело будет сделано,
позвоните.
Они вышли. В коридоре Бен взглянул на Джимми и сказал:
— Он никого тебе не напомнил?
— Ага, — сказал Джимми. — Ван Хельсинга.
7
В четверть одиннадцатого Ева Миллер спустилась в погреб за
двумя банками кукурузы, чтобы отнести миссис Нортон, которая, по словам Мэйбл
Уэртс, слегла. Почти весь сентябрь Ева провела в кухонном пару, усиленно
хлопоча над домашними заготовками: она бланшировала овощи, раскладывала в банки
и заливала парафином горлышки болловских банок с домашним желе. Сейчас в ее
безупречно чистом подвале с земляным полом на полках аккуратно выстроились две
с лишним сотни банок — консервирование было одной из самых больших радостей
Евы. Ближе к концу года, когда осень плавно перейдет в зиму и до праздников
окажется рукой подать, она добавит к своим запасам начинку из изюма с миндалем.
Ева открыла подвал, и в ту же секунду ее поразил запах.
— Ёлки-моталки, — пробормотала она себе под нос и решительно
двинулась вниз, словно переходила вброд грязную лужу.
Ее муж сам сделал этот подвал, выложив стены камнем, чтобы
было прохладнее, и время от времени в широкие щели забиралась какая-нибудь
выхухоль (или сурок, или норка), да там и подыхала. Должно быть, так было и на
этот раз, хотя Ева не припоминала, чтобы когда-нибудь воняло так сильно.
Она добралась до низа и двинулась вдоль стены, щурясь в
слабом свете двух пятидесятисвечовых лампочек под потолком. «Надо бы заменить
на семьдесят пять свечей», — подумала Ева. Она достала консервы (в каждой банке
под крышкой лежал ломтик красного перца, а на этикетках ее собственной рукой
было аккуратно выведено синими чернилами «КУКУРУЗА») и продолжила обход,
втиснувшись даже в щель за огромной топкой, от которой отходило множество труб.
Ничего.
Ева опять вернулась к ведущей в кухню лестнице и пристально
огляделась — руки в боки, лоб нахмурен. С тех пор, как два года назад она через
Ларри Крокетта наняла двух парней выстроить за домом сарай для инструмента,
большой погреб стал гораздо опрятнее. Здесь осталась печь с торчащими во все
стороны изогнутыми трубками, похожая на выполненную импрессионистом скульптуру
богини Кали, маленькие круглые окошки — их скоро придется закрыть, потому что настал
октябрь и тепло превратилось в драгоценность, и закрытый брезентом биллиардный
стол, когда-то принадлежавший Ральфу. Несмотря на то, что с тех самых пор, как
в 1959 году Ральф погиб, никто не играл, Ева каждый май тщательно пылесосила
сукно. Больше здесь, внизу, ничего особенного сейчас не было — коробка с
книжками в мягких обложках, которые Ева собирала для Камберлендской больницы,
скребок со сломанной ручкой, доска со вбитыми в нее колышками, откуда свисал
кой-какой старый инструмент Ральфа, сундук, где лежали шторы — теперь,
вероятно, совсем заплесневевшие…
И все-таки тут воняло.
Взгляд Евы сосредоточился на маленькой полудверке, которая
вела еще ниже, в подпол, но туда она сегодня идти не собиралась. Кроме того,
стены подпола были из твердого цемента. Непохоже, чтобы туда сумел забраться
какой-нибудь зверек. И все же…
— Эд? — вдруг безо всякой причины тихонько позвала она.
Ровный звук собственного голоса напугал Еву.
Слово умерло в тускло освещенном подвале. Ну, и зачем она
это сказала? Что, скажите на милость, тут делать Эду Крейгу, даже если здесь
есть, где спрятаться? Пить? Без подготовки Ева не могла придумать, какое место
в городе нагоняло бы на пьющего большую тоску, чем ее подвал. Уж скорее Эд ушел
в лес со своим никчемным приятелем, Вирджем Ратбаном, пропивать чьи-нибудь
денежки.
Ева все-таки задержалась еще на минутку, обшаривая взглядом
подвал. Страшно воняло тухлятиной — просто устрашающе. Она понадеялась, что
делать фумигацию не придется. Бросив последний взгляд на дверку подпола, она
пошла обратно наверх.
8
Отец Каллахэн выслушал их (всех троих), и к тому времени,
как священника полностью ввели в курс дела, было чуть больше половины
двенадцатого. Они сидели в прохладной и просторной гостиной у Каллахэна, а
солнце текло в широкие окна фасада такими толстыми снопами, что хоть режь их.
Наблюдая за сонно танцующими в солнечных тоннелях пылинками, Каллахэн вспомнил
где-то виденный старый мультфильм: уборщица со щеткой изумленно уставилась на
пол — она вымела из комнаты кусочек собственной тени. Теперь сам он испытывал
отчасти сходные чувства. Второй раз за двадцать четыре часа Каллахэн столкнулся
с абсолютно невозможным. Только сейчас это невозможное получило подтверждение
из уст писателя, вроде бы неглупого мальчугана и доктора, которого в городе
уважали. И все-таки невозможное есть невозможное. Нельзя вымести прочь
собственную тень. Вот только, кажется, именно это и произошло.
— Принять ваши слова было бы куда легче, если бы вы сумели
распорядиться насчет грозы и отказа электропитания, — сказал он.
