Промчавшись через кухню, Бен вывалился из дверей черного
хода. Ступени крыльца ушли из-под ног, и он полетел головой вниз, в землю. Он
поднялся на колени, ползком двинулся вперед, встал на ноги и оглянулся. Ничего.
Дом возвышался над ним, но без умысла, остатки зла незаметно ускользнули из его
стен. Это снова был просто дом.
Запрокинув голову и глубоко, со свистом втягивая воздух, Бен
Мирс стоял в мертвой тишине на задушенном сорняками заднем дворе.
16
Осенью вечер в Удел приходит так.
Сперва солнце высвобождает воздух из своего некрепкого
захвата, отчего тот становится холодным и вспоминает, что на носу зима, которая
будет долгой. Появляются жидкие тучи, вытягиваются тени — тени, лишенные ширины
летних теней, негустые от того, что на деревьях нет листьев, а в небе — пухлых
облаков. Эти продолговатые недобрые тени вгрызаются в землю, как зубы.
Чем ближе солнце к горизонту, тем глубже его щедрый желтый
цвет, тем более нездоровый оттенок он приобретает, пока не нальется гневным
воспаленно-оранжевым сверканием. Это пестрое зарево раскрашивает облачную
пелену горизонта красным, потом — оранжевым, багровым и, наконец, пурпурным.
Иногда большие клочья облаков неторопливо расходятся и пропускают в промоины
снопы невинно-желтого солнечного света, полные жгучей тоски по ушедшему лету.
Шесть часов, время ужина. В Уделе обедают в полдень, а
свертки с ленчем, которые народ, уходя на работу, хватает с кухонного стола,
известны как «второй завтрак». Мэйбл Уэртс, на чьих костях обвис нездоровый
старческий жир, садится съесть вареную цыплячью грудку и запить ее чашечкой
липтонского чая, телефон же занимает место подле ее локтя. В пансионе Евы
сходятся к ужину жильцы — неважно, что за трапезу они разделят: полуфабрикатный
обед, тушенку, консервированные бобы (которые, увы, совершенно не похожи на те
бобы, что много лет назад пекли наши матушки, убивая на это все субботнее утро
и день), спагетти или разогретые гамбургеры, прихваченные в фолмутском
«Макдональдсе» по дороге с работы. Раздраженная Ева сидит в гостиной, играет с
Гровером Верриллом в «джин-рамми» и фыркает на остальных, чтобы подтирали за
собой жир и перестали, черт побери, свинячить по всему дому. Никто не
припоминает, чтобы Ева хоть раз вот так нервничала, как кошка, и кидалась на
всех, как шавка. Но все знают, в чем дело, даже если самой Еве причина
непонятна. Мистер и миссис Питри жуют в кухне сэндвичи, пытаясь разгадать
только что состоявшийся телефонный разговор с местным падре, отцом Каллахэном.
«Ваш сын со мной. С ним все в порядке. Скоро я привезу его домой. До свидания».
Они уже обсудили, не позвонить ли местному представителю закона, Паркинсу
Джиллеспи, и решили обождать еще немного — в сыне, который всегда был тем, что
Джун Питри любила именовать «Серьезный Мальчик», они успели ощутить какую-то перемену.
И все же над ними висят неузнанные призраки Ральфи и Дэнни Гликов.
Милт Кроссен на задах своего магазина запивает хлеб молоком.
С тех пор, как в шестьдесят восьмом умерла его жена, аппетит у Милта из рук вон
плохой. Делберт Марки, владелец кафе «У Делла», методично прокладывает путь
через пяток гамбургеров, которые поджарил себе в гриле. Он сдобрил их горчицей
и горками свежего сырого лука, и весь вечер будет жаловаться всякому, кто
станет слушать, что кислотность с несварением желудка медленно, но верно сводят
его в могилу. Экономка отца Каллахэна, Рода Корлесс, ничего не ест. Она
тревожится за отца Каллахэна, который где-то бьет ноги по дорогам. Хэрриет
Дорхэм с домочадцами заняты свиными отбивными. У Карла Смита, вдовеющего с
пятьдесят седьмого года, на ужин одна вареная картофелина и бутылка «Мокси».
Семейство Дерека Боддина приступило к ветчине с брюссельской капустой. «Э-эх-х,
— говорит Ричи Боддин, низложенный хулиган, — брюссельская капуста…» «Или ты ее
съешь, или я тебе жопу задом наперед поставлю», — обещает Дерек. Он сам терпеть
не может брюссельскую капусту.
У Реджи и Бонни Сойер на ужин жареные ребрышки, замороженная
кукуруза, картофель по-французски, а на десерт — шоколадный пудинг с густой
подливкой. Все это — любимые кушанья Реджи. Бонни, у которой только-только
начали бледнеть синяки, подает на стол молча, опустив глаза. Реджи мерно,
сосредоточенно жует, за ужином он прикончит три банки «Буда». Бонни ест стоя.
Ей все еще слишком больно сидеть. Особого аппетита у нее нет, но она все равно
ест — не то Реджи заметит и что-нибудь сказанет. В тот вечер, излупив Бонни,
Реджи спустил в сортир все пилюли жены и изнасиловал ее. И с тех пор насиловал
каждую ночь.
К четверти седьмого почти вся еда съедена, почти все
послеобеденные сигареты, сигары и трубки выкурены, почти со всех столов убрано.
Тарелки моются, ополаскиваются и отправляются в сушилки. Ребятишек помладше
загоняют в пижамы и отсылают в другую комнату посмотреть перед сном телевизор.
Спаливший к чертовой матери полную сковороду телятины Рой Макдугалл
чертыхается, выбрасывая ее (вместе со сковородкой) в помойку. Натянув джинсовую
куртку, он берет курс к Деллу, оставляя эту проклятую, ни на что не годную
свинью —свою жену — дрыхнуть в спальне. Пацан помер, жене все стало по фигу,
ужин сгорел к чертям собачьим. Самое время надраться. Может быть, самое время
собрать манатки и отвалить из этого городишки, который и ломаного гроша не
стоит.
В небольшой квартирке на Тэггарт-стрит, отходящей от
Джойнтер-авеню, чтобы очень скоро закончиться тупиком позади муниципалитета,
Джо Крейн получает сомнительный дар небес. Прикончив мисочку дробленой пшеницы,
он усаживается перед телевизором, и вдруг левую сторону груди и руку парализует
внезапная боль. Джо думает: «Что такое? Сердечко?» Это оказывается чистой
правдой. Крейн поднимается, успевает пройти полдороги к телефону, а потом боль
вдруг разбухает и сбивает его с ног. Джо падает, как молодой бычок под ударом
молота. Телевизор продолжает бормотать, а найдут Джо Крейна через сутки. Эта
наступившая в без десяти семь вечера смерть будет шестого октября единственной
естественной смертью в Иерусалимовом Уделе.
К семи часам доспехи красок, в которые оделся горизонт,
съеживаются до ярко-оранжевой полоски на западе — можно подумать, что за краем
земли кто-то растопил несколько печей. На востоке уже высыпали звезды. Они
блестят ровно, жестко, как алмазы. В это время года в них нет ни
благосклонности, ни успокоения влюбленным — они сверкают в прекрасном
безразличии.
Детям подошло время ложиться спать — родители сейчас
отправят малышей в кровати и колыбельки, а на слезные просьбы позволить лечь
чуточку попозже или не гасить свет будут только улыбаться и снисходительно
открывать дверцы шкафов, чтобы показать: там ничего нет. Вокруг же на мрачных
крылах подымаются животные инстинкты ночи. Настал час вампира.
17
Когда Джимми с Беном вошли в палату, Мэтт дремал, но почти
мгновенно очнулся, стиснув зажатый в правой руке крест. Взгляд учителя коснулся
Джимми, перекочевал на Бена… и задержался.
— Что случилось?
Джимми коротко объяснил.
