Рассказанную сыном и деревенским батюшкой историю Генри
выслушал, прихлебывая кофе и подталкивая рассказчиков ясными вопросами в тех
местах, где нить повествования запутывалась или теряла четкость. Казалось,
спокойствие Генри углубляется прямо пропорционально нелепости рассказа и
растущему волнению жены, Джун. В без пяти семь рассказ был закончен. Свой
вердикт Генри Питри вынес в четырех спокойных, обдуманных слогах:
— Не-воз-мож-но.
Марк вздохнул, посмотрел на Каллахэна и сказал:
— Я же говорил.
Он действительно предупреждал Каллахэна, когда старенькая
машина священника везла их от церкви к дому Питри.
— Генри, тебе не кажется, что мы…
— Погоди.
Генри как бы невзначай приподнял руку, и Джун мигом
успокоилась. Она села, приобняла Марка и чуть отстранила его от Каллахэна.
Мальчик подчинился.
Генри Питри вежливо взглянул на священника.
— Давайте посмотрим, не сумеем ли мы разобраться в этом…
заблуждении, что ли… как разумные люди.
— Это может оказаться невыполнимым, — не менее любезно
отозвался Каллахэн, — но мы, разумеется, попробуем. Мистер Питри, мы здесь
именно потому, что Барлоу угрожал вам и вашей жене.
— Сегодня днем вы действительно заколотили в тело этой
девочки кол?
— Не я. Мистер Мирс.
— А труп еще там?
— Сбросили в реку.
— Если все это правда, — сказал Питри, — вы вовлекли моего
сына в преступление. Вы отдаете себе в этом отчет?
— Да. Мистер Питри, это было необходимо. Стоит вам просто
позвонить в больницу мистеру Бэрку…
— О, я уверен, что ваши свидетели вас поддержат, — перебил
Питри, с чьих губ не сходила слабая, выводящая из себя улыбка. — Вот еще чем
пленяет это ваше безумие. Можно посмотреть письмо, которое оставил этот Барлоу?
Каллахэн мысленно чертыхнулся.
— Оно у доктора Коди. — И запоздало прибавил: — Нам действительно
следует поехать в Камберлендскую больницу. Если вы поговорите с…
Питри качал головой.
— Давайте сперва поговорим еще немного. Я уверен, что ваши
свидетели надежны — я уже указывал на это. Доктор Коди — наш семейный врач, мы
все очень хорошо к нему относимся. Еще мне дали понять, что и Мэтью Бэрка не в
чем упрекнуть, по крайней мере, как педагога.
— Но, несмотря на это? — спросил Каллахэн.
— Отец Каллахэн, позвольте объяснить. Если бы дюжина
надежных свидетелей в один голос утверждала, что среди бела дня по городскому
парку проползла, распевая «Милашка Аделина» и размахивая флагом конфедерации,
гигантская божья коровка, вы бы поверили?
— Если бы я не сомневался, что свидетели надежны и не шутят,
я был бы весьма недалек от того, чтобы поверить. Да-с.
Питри с прежней слабой улыбкой сказал:
— Вот в этом мы и расходимся.
— Ваш разум закрыт, — откликнулся Каллахэн.
— Нет, просто давно сформировался.
— Что, если разобраться, то же самое. Скажите, компания, на
которую вы работаете, одобряет администраторов, которые принимают решения,
руководствуясь не объективными фактами, а внутренней убежденностью? Питри, это
же не логика, а ханжество!
Питри перестал улыбаться и поднялся.
— Надо отдать вам должное: история тревожная. Вы вовлекли
моего сына в какое-то безумие, возможно — опасное. Счастье, если вы за него не
пойдете под суд. Сейчас я позвоню вашим людям, поговорю с ними. Потом, мне думается,
всем нам лучше будет отправиться в больницу к мистеру Бэрку и продолжить
обсуждение вопроса.
— Большое вам спасибо за отступление от принципов, — сухо
сказал Каллахэн.
Питри вышел в гостиную и поднял телефонную трубку. Она не
отозвалась гудением — линия безмолвствовала. Слегка нахмурившись, Генри потыкал
в рычаги. Никакого ответа. Он положил трубку на место и вернулся в кухню.
— Похоже, телефон не в порядке, — объявил он.
Заметив, что сын с Каллахэном немедленно обменялись полным
испуганного понимания взглядом, Генри ощутил раздражение.
— Могу вас заверить, — сказал он чуть резче, чем собирался,
— чтобы выйти из строя, телефонной сети Иерусалимова Удела не нужны никакие
вампиры.
И тут погас свет.
19
Джимми бегом вернулся в палату к Мэтту.
— У Питри дома телефон не работает. Думаю, Барлоу там. Черт,
какие же мы кретины…
Бен сорвался с кровати. Лицо Мэтта словно бы съежилось и
сжалось.
— Видите, как он действует? — пробормотал учитель. — Без
сучка без задоринки… Если бы только до наступления темноты у нас оставался еще
час! Мы могли бы… но нет. Уже все.
— Нужно ехать к ним, — сказал Джимми.
— Нет! Вы не должны! Ради своей и моей жизни — нет!
— Но они…
— Они предоставлены самим себе! То, что там происходит — или
уже произошло — к тому времени, как вы туда доберетесь, завершится!
Молодые люди нерешительно стояли у двери.
С трудом собрав силы, Мэтт спокойно, но с нажимом
проговорил:
— Эго Барлоу велико, да и гордыня тоже. Вот эти его пороки
мы, может быть, сумеем использовать. Однако следует учитывать, что Барлоу —
великий ум. И уважать это. Вы показали мне письмо. В нем говорится о шахматах.
Не сомневаюсь, Барлоу — игрок высшего класса. Разве вы не понимаете, что он мог
бы справиться со своим делом, не обрывая телефонную связь с домом? А оборвал он
ее, поскольку хочет, чтобы вы поняли: одной из белых фигур объявлен шах! Он
понимает расстановку сил и ему ясно, что легче выиграть, если разъединишь силы
противника и приведешь в замешательство. Забыв об этом, вы по недосмотру отдали
ему первый ход — и первоначальная группа раскололась надвое. Если вы, сломя
голову, помчитесь в дом Питри, наша группа разобъется на три части, я останусь
один, прикованный к постели — легкая добыча, невзирая на кресты, книги и
заклинания. Потребуется только отправить сюда одного из кандидатов в Нежить с
ножом или револьвером, убить меня. И кто останется? Вы с Беном, мчащиеся, как
угорелые, сквозь ночь навстречу собственной гибели. Тогда Салимов Удел — его.
Разве вы не понимаете?
Первым заговорил Бен.
— Да, — сказал он.
