Бен услышал собственный далекий голос:
— Дерьмо трусливое. Что, кишка тонка, придурок? Город еще
жив, а ты смываешься?
— Хрен-то ваш город жив, — сказал Паркинс, прикуривая от
спички. — Потому он и заявился сюда. Удел лет двадцать, а то и больше, такой же
мертвый, как он сам. Вся страна катится туда же. Пару недель назад мы с Нолли
были в Фолмуте — как раз перед тем, как киношку закрыли до следующего сезона. В
первом ихнем вестерне я нагляделся на кровь да убийства больше, чем за оба года
в Корее. А пацанва лопала кукурузу и орала «давай-давай!» — Он неопределенно
махнул в сторону города, неестественно вызолоченного сломанными лучами
клонящегося к закату солнца — ни дать ни взять, поселок мечты. — Может, им быть
вампирами по вкусу. А мне — нет. Нолли ночью приходил за мной. Я уезжаю.
Бен беспомощно смотрел на него.
— Давайте-ка вы, ребята, оба в машину и валите отсюда, —
посоветовал Паркинс. — Этот город обойдется без нас... Какое-то время. А потом
будет все равно.
«Да, — подумал Бен. — Почему мы не уезжаем?»
Причину за обоих высказал Марк.
— Потому, что он плохой, мистер. Взаправду плохой. Вот и
все.
— Вон оно что? — протянул Паркинс. Он кивнул и пыхнул
сигаретой. — Ну, ладно. — Он поглядел на Объединенную среднюю школу. — Офигенно
мало нынче народу, во всяком случае, уделовских. Автобусы опаздывают, детишки
не идут — приболели, канцелярия обзванивает дома и никто ей не отвечает. Ко мне
тут забегал завуч, я его чуток успокоил. Занятный лысый типчик — думает, будто
знает, чего делает. Да ладно, так ли, эдак ли, а учителя на месте. Живут-то в
основном за городом. Вот смогут поучить друг дружку.
Думая про Мэтта, Бен сказал:
— Не все живут за городом.
— Один черт, — отозвался Паркинс. Ему на глаза попались
колья за ремнем у Бена. — Собрались укокошить этого хмыря такой вот штукой?
— Да.
— Хотите, так возьмите мою пушку. Нолли об ней мечтал. Да-а,
любил Нолли ходить при оружии, только ему и понадеяться нельзя было, что
кто-нибудь банк грабанет — банка-то в Уделе нету. Правда, вампир из Нолли
выйдет хороший — коли парень вникнет в это дело.
Марк смотрел на Паркинса с нарастающим ужасом, и Бен понял,
что мальчика надо увозить. Это было хуже всего.
— Пошли, — сказал он Марку. — Он конченый человек.
— Кажись, так оно и есть, — согласился Паркинс. Блеклые
глаза, окруженные сеткой морщинок, осмотрели город. — Что тихо, то тихо. Я тут
видел Мэйбл Уэртс с биноклем, а чего нынче высматривать? Вот ночью, похоже,
будет, чего.
Бен с Марком вернулись к машине. Было почти 5:30.
46
В без четверти шесть они подъехали к церкви Святого Андрея.
Храм отбрасывал длинные тени, которые, словно пророчествуя, накрыли дом
священника, стоявший на другой стороне улицы. Вытащив с заднего сиденья сумку
Джимми, Бен вытряхнул ее содержимое. Там отыскалось несколько маленьких ампул.
Бен выплеснул то, что в них было, за окошко, сохранив флакончики.
— Что вы делаете?
— Наберем туда святой воды, — объяснил Бен. — Идем.
Они прошли по тротуару к церкви и поднялись по ступеням.
Собравшийся было открыть центральную дверь Марк вдруг остановился и ткнул
пальцем:
— Смотрите.
Ручка почернела и слегка оплавилась, будто сквозь нее
пропустили мощный электрический разряд.
— Тебе это о чем-нибудь говорит? — спросил Бен.
— Нет. Нет, но… — Марк тряхнул головой, прогоняя
неоформившуюся мысль, открыл дверь, и они вошли.
В церкви было серо, прохладно, ее заполняло то бесконечное
беременное молчание, которое роднит все пустые алтари веры, и белой, и черной.
По обе стороны от широкого прохода, разделяющего два ряда скамей, гипсовые
ангелы удерживали чаши со святой водой, склонив спокойные, полные радостного
понимания лица, словно им хотелось увидеть свое отражение в неподвижной воде.
Бен положил ампулы в карман и велел:
— Омой лицо и руки.
Марк встревоженно посмотрел на него.
— Это же свя... свято…
— Святотатство? На этот раз нет. Давай. Они макнули в
неподвижную воду руки, потом плеснули на лица — так только что проснувшийся
человек плещет холодной водой в глаза, чтобы снова загнать в них окружающее.
Достав из кармана первую ампулу, Бен стал заполнять ее, и
тут пронзительный голос прокричал: «Эй, там! А ну! Что это вы делаете?»
Бен обернулся. Оказалось, что голос принадлежит Роде
Корлесс, домоправительнице отца Каллахэна, которая сидела на первой скамье,
беспомощно крутя в руках четки. Из-под подола черного платья торчало нижняя
рубашка, волосы были в беспорядке — она причесывала их пальцами.
— Где святой отец? Что вы делаете? — голос был тонким,
пронзительным, близким к истерике.
— Вы кто? — спросил Бен.
— Миссис Корлесс. Экономка отца Каллахэна. Где святой отец?
Что вы делаете? — Женщина стиснула руки, ломая пальцы.
— Отец Каллахэн нас покинул, — сказал Бен как мог осторожно.
— О, — она прикрыла глаза. — Он выступил против той напасти,
что поразила этот город?
— Да, — ответил Бен.
— Так я и знала, — сказала миссис Корлесс. — Можно было не
спрашивать. Отец Каллахэн — хороший священник, твердый слуга Господа. Всегда
находились такие, что говорили: ему-де никогда не обрести такой силы духа,
чтобы занять место отца Бергерона, но он занял. Значит, вышло, что отец
Каллахэн не то что хорош — слишком хорош для него. — Миссис Корлесс посмотрела
на них широко раскрытыми глазами. Из левого выкатилась и сбежала по щеке
слезинка. — Он ведь не вернется, правда?
— Не знаю, — сказал Бен.
— Болтали, дескать, святой отец пьет, — продолжала Рода
Корлесс, словно не услышала. — А был хоть один священник-ирландец, который не
зря ел свой хлеб да к бутылке не прикладывался? Это вам не белоручки-неженки,
сосунки, церковные крысы! Куда им до него! — Ее голос поднялся к сводчатому
потолку в хриплом, почти вызывающем крике. — Он священником был, а не
каким-нибудь святошей-олдерменом!
Бен с Марком слушали молча, не удивляясь. Бен был пронизан
нереальностью, и ничто уже не удивляло, даже сил на это не было. Бен с Марком
перестали считать себя борцами, мстителями, избавителями — день вобрал их в
себя, они беспомощно жили — и только.
