Ни «Дочь Конвея», ни «Воздушный танец» не намекали на такие
болезненные повороты мысли. Первая книга была о дочери министра, которая
убегает из дому, присоединяется к контркультуре и пускается в долгое
путешествие по стране автостопом, по принципу «нынче здесь, завтра там». Вторая
рассказывала историю Фрэнка Баззи, сбежавшего преступника, который в другом
штате начинает новую жизнь — автослесарем — и о его окончательном исправлении.
Обе книжки были светлыми, энергичными, и тень свисающего Хьюби Марстена,
зеркально отраженная в глазах девятилетнего мальчика, похоже, не накрыла ни
одну из них Сьюзан обнаружила, что, словно от одного лишь предположения, ее
взгляд увело влево от реки, за крыльцо, где звезды загораживал последний на
подступах к городу холм.
— Вот, — сказал Бен. — Надеюсь, это подойдет…
— Погляди на дом Марстена, — сказала Сьюзан.
Он поглядел. Там горел свет.
7
Все было выпито, миновала полночь, луна почти исчезла из
вида. Они поговорили о чем-то легком, потом Сьюзан сказала, заполнив паузу:
— Ты мне нравишься, Бен. Очень.
— Ты мне тоже. И я удивлен… Нет, я не то хотел сказать.
Помнишь, как я глупо пошутил в парке? Уж слишком везет.
— Если захочешь меня повидать еще раз, я согласна.
— Да.
— Но не торопись. Помни, я просто девчонка из маленького
городка.
Он улыбнулся.
— Очень похоже на Голливуд. Но на хороший Голливуд. Сейчас я
должен тебя поцеловать, да?
— Да, — серьезно ответила она. — Думаю, в сценарии дальше
именно это.
Бен сидел рядом с девушкой в кресле-качалке и, не прекращая
медленного движения вперед-назад, перегнулся через подлокотник и прижался ртом
к губам Сьюзан, не делая ни малейшей по пытки ни всосать ее язык, ни
прикоснуться к ней. Губы Бена оказались твердыми от нажатия ровных зубов,
дыхание слабо пахло ромом и табаком. Сьюзан тоже принялась покачиваться, и
движение превратило поцелуй в нечто новое. Он то ослабевал, то разгорался, то
легкий, то крепкий.
Сьюзан подумала: «Он пробует, какова я на вкус». Мысль
пробудила в ней скрытое отчетливое возбуждение, и она прервала поцелуй, не
дожидаясь, пока он заведет ее дальше.
— У-у, — сказал Бен.
— Хочешь завтра вечером пообедать у меня дома? — спросила
она. — Держу пари, мои будут в восторге от знакомства с тобой.
Момент был таким радостным и безмятежным, что Сьюзан могла
кинуть матери этот кусок.
— Готовка домашняя?
— Домашней некуда.
— Буду очень рад. Я, с тех пор как приехал, живу обедами из
полуфабрикатов.
— Тогда в шесть? Мы в Стиксвилле едим рано.
— Конечно. Отлично. И, кстати о доме, лучше я тебя провожу.
Пошли.
На обратном пути они не разговаривали, пока Сьюзан не
увидела огонек, подмаргивающий в ночи с вершины холма — тот, что мать всегда
оставляла, если Сьюзан не было дома.
— Интересно, кто это там? — спросила она, глядя в сторону
дома Марстена.
— Вероятно, новый хозяин, — уклончиво ответил Бен.
— Этот свет не похож на электрический, — задумчиво
проговорила она. — Слишком желтый, слишком слабый. Может, керосиновая лампа?
— Наверное, у них еще не было случая подключить энергию.
— Может быть. Но любой, кто хоть немного способен заглянуть
вперед, позвонил бы в Энергокомпанию до того, как въехать.
Он не ответил. Они уже были у подъездной дороги Нортонов.
— Бен, — неожиданно сказал девушка, — твоя новая книга — о
доме Марстена?
Он рассмеялся и чмокнул ее в кончик носа.
— Уже поздно.
Она улыбнулась.
— Я не хотела выспрашивать.
— Ничего страшного. Но, может, в другой раз… днем.
— Договорились.
— Лучше беги-ка в дом, девчушка. Завтра в шесть?
Она взглянула на часы.
— Сегодня в шесть.
— Спокойной ночи, Сьюзан.
— Спокойной ночи.
Сьюзан вылезла из машины и легко побежала по дорожке к
боковой двери, потом обернулась и, когда Бен стал отъезжать, помахала. Прежде,
чем зайти в дом, она прибавила к списку для молочника сметану. Печеная картошка
со сметаной придаст ужину легкий шик.
Еще минуту она медлила, глядя вверх, на дом Марстена, а
потом зашла внутрь.
8
В маленькой, похожей на коробку комнатушке Бен разделся, не
зажигая света, и голый заполз в постель. Сьюзан оказалась милой девочкой —
первой милой девочкой, какую он встретил после гибели Миранды. Бен надеялся,
что не пытается превратить ее в новую Миранду — это было бы мучительно для него
и чудовищно несправедливо по отношению к ней.
Он улегся и позволил себе поплыть. Незадолго до того, как
навалился сон, Бен приподнялся на локте и посмотрел в окно, на фоне которого
квадратной тенью виднелась его пишущая машинка, а рядом с ней — тонкая стопка
листков. Он специально попросил Еву Миллер сдать ему именно эту комнату после
того, как посмотрел еще несколько, потому что ее окна выходили прямо на дом
Марстена.
Там все еще горел свет.
В эту ночь, впервые с тех пор, как Бен приехал в Салимов
Удел, ему приснился давний сон — с такой живостью он не возвращался с самой
гибели Миранды в аварии.
Бег по коридору; ужасный визг отворяемой двери; висящая
фигура, которая неожиданно открыла отвратительные заплывшие глаза; охваченный
медленной паникой сновидения, будто увязнув в густой тине, Бен оборачивается к
двери…
И обнаруживает, что та заперта.
Глава третья. Удел(I)
1
Разбудить город — дело нехитрое, заботы ждать не будут. Даже
когда краешек солнца еще прячется за горизонтом, а земля окутана тьмой, жизнь
уже начинается.
2
4:00 утра.
Мальчики Гриффена — Хэл, восемнадцати лет, и Джек,
четырнадцати, вместе с двумя наемными рабочими начали доение. Отмытый добела и
сияющий хлев являл собой чудо чистоты. С обеих сторон тянулись стойла, вдоль
них шли дорожки без единого пятнышка, а между дорожками, по центру, шел под
уклон цементный желоб-поилка. Хэл щелкнул выключателем в дальнем конце хлева,
отвернул вентиль и пустил воду. Загудел, включаясь в бесперебойную работу,
электронасос, который поднимал ее из артезианского колодца (ферма снабжалась из
двух таких). Хэл был парнишкой угрюмым, не слишком сообразительным, а в этот
день — особенно раздраженным. Вчера вечером они с отцом выясняли отношения. Хэл
хотел бросить школу. Он ее ненавидел. Он ненавидел тамошнюю скуку, требование
неподвижно высиживать по добрых пятьдесят минут, а еще — все предметы за
исключением лесного дела и черчения. Английский доводил до исступления, история
была глупостью, счетоводство — непонятным. А самым поганым было то, что и одно,
и другое, и третье не имело никакого значения. Коровам плевать, говоришь ли ты
«не-а» и путаешь ли времена; им наплевать, кто был главнокомандующим проклятой
Потомакской армии во время проклятой Гражданской войны, а что до математики,
так собственный папаша Хэла — чтоб ему пусто было — не мог даже под угрозой
расстрела сложить пятьдесят и пятьдесят с половиной. Вот почему он держал
бухгалтера. А поглядеть на этого парня! Выучился в колледже, а все одно пашет
на такого болвана, как старик Хэла. Папаша много раз говорил: не в книжках
секрет успешного ведения дел (а молочная ферма — бизнес не хуже любого
другого), разбираться в людях —вот где собака зарыта. Папаша был мастак
поразоряться насчет чудес образования и своих шести классов. Читал старик
исключительно «Читательский дайджест», а ферма приносила 16 000 долларов в год.
Понимать в людях. Уметь жать им руки и спрашивать, как их жены, называя тех по
имени. Ну, в людях Хэл разбирался. Они делились на два сорта: такие, которыми
можно помыкать, и такие, которыми нельзя. Первые соотносились с последними, как
десять к одному.
