Она стояла, тупо глядя на него, с холодной бутылочкой в
руке.
Вот ради чего она бросила школу, друзей, надежды стать
манекенщицей. Ради этого приткнувшегося на Повороте паршивого вагончика, где со
стоек лохмотьями сходил пластик, ради мужа, который весь день вкалывал на
фабрике, а по вечерам отправлялся пьянствовать или резаться в покер со своими
никчемушными дружками с бензоколонки. Ради пацана, который как две капли воды
был похож на своего никчемного папочку и пачкал какашками все подряд.
Мальчик вопил из всех сил.
— А ну, заткнись! — неожиданно заорала она в ответ и
швырнула в него пластиковой бутылочкой.
Бутылочка угодила в лоб, и малыш опрокинулся в кроватке на
спину, скуля и размахивая ручонками. Прямо под линией волос отпечатался красный
кружок, и Сэнди ощутила пугающий укол радости, жалости и ненависти, подкативших
к горлу. Она вытащила его из кроватки, как тряпку:
— Заткнись! Заткнись! Заткнись! — не сумев остановиться, она
два раза сильно ударила Рэнди, и тот так зашелся от боли, что беззвучно
захрипел.
Он лежал в кроватке, широко разевая рот, лицо полиловело.
— Прости, — пробормотала она. — Иисус-Мария-Иосиф. Прости.
Рэнди, ты в порядке? Подожди минутку, мамочка тебя вымоет.
К тому времени, как она вернулась с мокрой тряпочкой, оба
глаза Рэнди распухли, закрылись и поменяли цвет, но бутылочку он взял и, когда
мать принялась обмывать ему личико мокрой тряпкой, беззубо улыбнулся.
«Скажу Рою, что он свалился с пеленального столика, —
подумала Сэнди. — Он поверит. О, Господи, хоть бы поверил».
6
6:45 утра.
Почти все «синие воротнички», проживающие в Салимовом Уделе,
держали путь на работу. Майк Райерсон был одним из тех немногих, кто работал в
самом городке. В ежегодном городском отчете он именовался «землеустроителем»,
но на самом деле отвечал за содержание трех городских кладбищ. Летом эта работа
была почти круглосуточной, но и зимой Майк не гулял руки в брюки, как, похоже,
думал кое-кто из местных вроде невыносимого Джорджа Миддлера, который жил в
центре у скобяной лавки. Часть времени Майк работал у Карла Формена,
уделовского могильщика, а почти все местные старики, похоже, отдавали Богу душу
зимой.
Сейчас он направлялся из города на Бернс-роуд в пикапе,
нагруженном садовыми ножницами, электрической машинкой для стрижки живой
изгороди, коробкой колышков, ломом — на случай, если надгробие упадет и его
надо будет поднимать, — десятигаллонной канистрой бензина и двумя
газонокосилками фирмы «Бриггс и Стратон».
В это утро ему предстояло подстричь траву на Хармони-Хилл,
привести надгробия в надлежащий вид и при необходимости отремонтировать
каменную ограду, а нынче в полдень он поедет на другой конец города, на
Школьный холм, на тамошнее кладбище, куда время от времени наведывались
школьные учителя сделать копии с барельефов, поскольку там хоронила своих покойников
вымершая колония трясунов. Но из всех трех кладбищ Хармони-Хилл нравилось Майку
больше всего. Оно было не таким старым, как погост на Школьном холме, зато
приятным и тенистым. Майк надеялся когда-нибудь — лет этак через сто — и сам
там лечь.
Майку было двадцать семь. Его пестрая карьера включала даже
три года в колледже. Он надеялся в один прекрасный день вернуться и доучиться
до конца. Открытое приятное лицо Майка было красиво, поэтому для него не
составляло труда подцепить субботним вечером «У Делла» или в Портленде одинокую
женщину. Некоторых отпугивала его работа, и Майк честно считал это непонятным.
Приятная работа, без начальника, который бы все время стоял над душой. Трудился
Райерсон на воздухе под Божьим небом — так что с того, если он выроет
пару-тройку могил или при случае поведет катафалк Карла Формена? Кому-то надо
этим заниматься. По соображениям Майка, единственной вещью, более естественной,
чем смерть, был секс.
Напевая себе под нос, он свернул на Бернс-роуд и, поднимаясь
на холм, переключил передачу на вторую. Позади машины пенилась сухая пыль.
Сквозь вялую летнюю зелень по обе стороны дороги виднелись голые стволы
деревьев, сгоревших в пожаре пятьдесят первого года — они напоминали скелеты,
разрушающиеся старые кости. Майк знал, что среди этих деревьев полно поваленных
стволов, где, если не поостеречься, можно сломать ногу, как в капкане. Даже по
прошествии четверти века шрам от великого пожара никуда не делся. Вот то-то и
оно. В разгар жизни попадаешь в смерть.
Кладбище располагалось на вершине холма. Майк свернул на
подъездную дорогу, готовый выскочить и отпереть ворота… а потом надавил на
тормоз и остановил содрогнувшийся грузовик.
С кованых железных ворот вниз головой свисал труп собаки, а
земля под ними превратилась от крови в месиво. Майк вылез из грузовика и
поспешил к воротам. Он вынул из задних карманов рабочие перчатки и одной рукой
приподнял голову пса. Та поднялась с ужасной бескостной легкостью, и Майк
уставился прямо в пустые стеклянные глаза Дока, кокера-полукровки Вина
Пэринтона. Собаку подвесили к одному из высоких остриев ворот, как кусок
говядины к мясницкому крюку. По трупу уже неспешно ползали медлительные от
прохлады раннего утра мухи.
Майк дергал изо всех сил, тянул, и, наконец, стащил пса с
ворот, чувствуя тошноту от сырых звуков, сопровождавших эти усилия.
Кладбищенский вандализм был для него старой песенкой, особенно в канун Дня всех
святых, но до того оставалось еще полтора месяца, да и ничего подобного Майк
еще не видел. Обычно довольствовались тем, что опрокидывали несколько
надгробий, выцарапывали несколько непристойностей и вывешивали на ворота
бумажный скелет. Но это убийство не было делом рук ребятишек — или же они
настоящие ублюдки. Сердце Вина будет разбито. Он обдумал, не забрать ли собаку
в город прямо сейчас, чтобы показать Паркинсу Джиллеспи, но решил, что это
ничего не даст. Старину Дока, беднягу, можно забрать в город, когда Майк поедет
обедать… Не сказать, чтоб у него сегодня был хороший аппетит.
Он отпер ворота и взглянул на свои перчатки, вымазанные
кровью. Железные прутья ворот придется отскабливать, и, похоже, сегодня днем до
Школьного холма ему не добраться. Он заехал за ограду и поставил машину, но
больше не напевал. Изюминка дня исчезла.
7
8:00 утра.
Грохочущие желтые школьные автобусы отправились по
назначенным маршрутам, собирая детей, которые вышли к своим почтовым ящикам и
резвились там или стояли, держа свертки с ленчем. За рулем одного из этих
автобусов сидел Чарли Роудс, его маршрут охватывал Тэггарт-Стрим-роуд в
восточном Уделе и верхнюю половину Джойнтер-авеню.
Дети, ездившие в автобусе Чарли, вели себя лучше всех в
городе — если уж на то пошло, то лучше всех в учебном округе. В автобусе номер
шесть не бывало ни воплей, ни грубых шуток, ни дерганья за косички. Они, черт
их возьми, сидели тихо и помнили, как надо себя вести — а не то имелась
возможность прошагать две мили до начальной школы на Стэнли-стрит пешком да еще
объясняться в учительской, почему так вышло.
