Когда грузчики вернулись из дома Марстена, вид у обоих был
такой, словно кто-то крепко ущипнул их за яйца. Ларри выдал каждому по десять
долларов сверх обещанного, по две непочатых упаковки «Черной этикетки» и намекнул:
не будет ли много лучше, если оба воздержатся от лишней болтовни насчет
вечерней загородной прогулки?
— Мне надо вам сказать, — объявил Хэнк на этот раз. — Ничего
не поделаешь, Ларри. Я должен.
— Конечно, давай, — сказал Ларри. Он открыл нижний ящик
стола, достал бутылку «Джонни Уокера» и плеснул понемножку в пару чашек. — Что
у тебя на уме?
Хэнк набрал полный рот виски, скорчил гримасу и проглотил.
— Понес я эти ключи вниз, положить на стол, и смотрю — вроде
как одежка. Рубашка и какие-то штаны, что ли… и одна кроссовка. По-моему,
кроссовка, Ларри.
Ларри пожал плечами и улыбнулся.
— И что же? — ему казалось, будто в груди покоится большая
глыба льда.
— Тот мальчонка, Глик… он был в джинсах. Так в «Леджере»
сказано. В джинсах и красной рубашке… пуловере. И в кроссах. Ларри, а ну как…
Ларри продолжал улыбаться, чувствуя, что улыбка примерзла к
губам. Хэнк судорожно сглотнул.
— А ну как типы, которые купили дом Марстена и этот магазин,
пришпокнули мальчонку Гликов?
Ну вот. Слово было сказано. Хэнк проглотил остававшийся в
чашке жидкий огонь.
Ларри, улыбаясь, спросил:
— Может, ты и труп видел?
— Нет… нет. Но…
— Тут бы разобраться полиции, — проговорил Ларри Крокетт.
Он снова наполнил чашку Хэнка, и рука у него ни капли не
дрожала. Она была холодной и твердой, как камень в застывшем ручье.
— И я отвез бы тебя прямиком к Паркинсу. Но такая штука… —
Он покачал головой. — Может вылезти куча неприятных вещей. К примеру, про вас с
той официанткой из «Делла»… Ее Джеки звать, так?
— Чего это вы, черт побери, болтаете? — Лицо Хэнка стало
мертвенно-бледным.
— А насчет твоего позорного увольнения они выяснят как штык.
Но ты выполняй свой долг, Хэнк. Делай, как считаешь нужным.
— Никакого трупа я не видел, — прошептал Хэнк.
— Вот и хорошо, — улыбаясь, сказал Ларри. — А может, ты и
шмоток никаких не видел? Может, это были просто… тряпки.
— Тряпки, — глухо повторил Хэнк Питерс.
— Конечно. Ты же знаешь, что такое старые дома. Какого
только хлама там нет! Может, ты видел какую-нибудь старую рубашку или что
другое, разорванное на тряпки для уборки?
— Точно, — сказал Хэнк. Он во второй раз осушил стакан. —
Хороший у вас способ смотреть на вещи.
Крокетт вынул из заднего кармана бумажник, раскрыл и
отсчитал пять десятидолларовых бумажек.
— Это за что?
— В прошлом месяце забыл заплатить тебе за ту работу для
Бреннана. Ты давай тормоши меня насчет таких дел, Хэнк. Знаешь ведь, как я все
забываю.
— Но вы же…
— Господи, — с улыбкой перебил Ларри, — вот ты можешь сидеть
на этом самом месте и что-нибудь мне рассказывать, а наутро я ни слова не
вспомню. Вот жалость-то, а?
— Да, — еле слышно отозвался Хэнк. Протянув дрожащую руку,
он взял банкноты и запихал в нагрудный карман куртки, словно торопился
избавиться от прикосновения к ним. И поднялся, да так поспешно, что чуть не
перевернул стул.
— Слушайте, Ларри, мне надо идти. Я… я не… Мне надо идти.
— Прихвати бутылку, — предложил Ларри, но Хэнк уже выходил
за дверь. Он не остановился.
Ларри снова сел. И налил себе еще. Руки у него по-прежнему
не дрожали. Закрывать свою лавочку он не стал. Он выпил стакан, потом еще. И
думал о сделках с дьяволом. Наконец, зазвонил телефон. Ларри взял трубку.
Послушал.
— Меры приняты, — сказал Ларри Крокетт.
Послушал. Повесил трубку. И опять наполнил стакан.
7
Назавтра Хэнк Питерс ни свет ни заря очнулся от сна, в
котором огромные крысы выползали из открытой могилы, из могилы, где лежало
зеленое сгнившее тело Хьюби Марстена с куском манильской пеньки вокруг шеи.
Питерс лежал, приподнявшись на локтях и тяжело дыша,
обнаженный торс блестел от пота, а когда его руки коснулась жена, он не сдержал
крика.
8
Сельскохозяйственный магазин Милта Кроссена располагался на
углу, образованном пересечением Джойнтер-авеню и Рэйлроуд-стрит. Когда
начинался дождь, и парк делался необитаемым, все старые чудаки отправлялись
туда. Долгими зимами они прочно обосновывались в магазине, коротая там день за
днем. Когда в своем тридцать девятом (или это был сороковой?) паккарде подъехал
Стрейкер, еле моросило. Милт Кроссен с Пэтом Миддлером вели бессвязный разговор
о том, когда сбежала девчонка Фредди Оверлока, Джуди: в пятьдесят седьмом, или
же в пятьдесят восьмом. Оба сходились на том, что сбежала она с коммивояжером
из Ярмута и оба были согласны, что тот и коровьей лепешки не стоил — впрочем,
как и сама Джуди, — но дальше этого столковаться не могли.
Стоило Стрейкеру войти в магазин, как все разговоры
оборвались.
Он оглянулся на них: на Милта с Пэтом Миддлером, на Джо
Крейна, Винни Апшо и Клайда Корлисса — и улыбнулся без тени веселья.
— Добрый день, джентльмены, — сказал он.
Милт Кроссен поднялся, чопорно подтягивая передник.
— Чем могу?
— Замечательно, — сказал Стрейкер. — Будьте добры заняться
вон тем контейнером с мясом.
Он купил говяжью вырезку, дюжину превосходных ребер,
несколько гамбургеров и фунт телячьей печенки. К этому он добавил немного
бакалеи — муку, сахар, бобы — и несколько буханок полуфабрикатного хлеба.
Покупки он делал в полной тишине. Завсегдатаи магазина
сидели вокруг большого обогревателя «Пэрл-Кинео», приспособленного отцом Милта
для отмеривания масла, курили, с умным видом поглядывали на небо, а краешком
глаза наблюдали за чужаком.
Когда Милт закончил упаковывать товар в большую картонку,
Стрейкер расплатился наличными, двадцаткой и десяткой. Он взял коробку, сунул
подмышку и опять сверкнул суровой, лишенной веселости улыбкой.
— До свидания, джентльмены, — сказал он и вышел.
Джо Крейн набил свою сделанную из кукурузного початка трубку
порцией «Плантера». Клайд Корлисс откашлялся и сплюнул обильную мокроту пополам
с жеваным табаком в помятый бачок, стоящий рядом с обогревателем. Винни Апшо
извлек из недр жилетки старенькую машинку для сворачивания папирос, всыпал туда
струйку табака и распухшими от артрита пальцами вставил папиросную бумагу. Они
наблюдали, как незнакомец поднимает картонку в машину. Все знали, что вместе с
бакалеей картонка должна весить фунтов тридцать, и все видели, как Стрейкер,
выходя, сунул ее подмышку, словно пуховую подушку. Стрейкер обошел машину, сел
за руль и поехал по Джойнтер-авеню. Проехав вверх по холму, машина свернула
влево на Брукс-роуд, исчезла и несколькими минутами позже опять появилась за
ширмой деревьев, уменьшенная расстоянием до размеров игрушки. Она свернула на
въезд во двор Марстена и исчезла из вида.
