— Знаешь, — сказал Паркинс, — будь я одним из нью-йоркских
детективов из телевизора, я б подумал, тебе есть что скрывать — так ты вокруг
моих вопросов польку вытанцовываешь.
— Скрывать мне нечего, — ответил Бен. — Просто устал быть в
городе чужаком, в которого тычут пальцем, а стоит появиться в библиотеке, все
принимаются толкать друг дружку локтем в бок. Теперь с обычной песенкой
являетесь вы — тоже мне янки-коммивояжер, — чтобы выяснить, нет ли в моем шкафу
скальпа Ральфи Глика.
— Нет, так я не думал, вовсе нет. — Паркинс взглянул на Бена
поверх сигареты и его глаза посуровели. — Пытаюсь тебя отсечь, вот и все. Кабы
мне взбрело в голову, что ты имеешь хоть какое-то отношение хоть к чему-то,
сидел бы ты в кутузке.
— Ладно, — сказал Бен. — Я ушел от Нортонов около четверти
восьмого. И пешочком прогулялся до Школьного холма. Когда стало слишком темно,
чтобы видеть, я вернулся сюда, поработал пару часов и лег спать.
— Во сколько ты сюда вернулся?
— По-моему, в четверть девятого. Что-то около того.
— Ну, это отмывает тебя меньше, чем мне хотелось бы. Видел
кого?
— Нет, — ответил Бен. — Никого.
Паркинс уклончиво крякнул и прошел к пишущей машинке.
— О чем пишешь?
— Не вашего ума дело, — сказал Бен и его тон стал
непроницаемым. — Скажу спасибо, если не будете лезть туда ни руками, ни
глазами. Если только, конечно, у вас нет ордера.
— Больно ты обидчивый для человека, который пишет книжки,
чтобы их читали.
— Вот пройдет моя писанина через три черновика, редакторскую
правку, окончательный набор и печать — я лично прослежу, чтобы вы получили
четыре экземпляра. С автографом. А пока эти бумаги относятся к разряду личных.
Паркинс улыбнулся и отошел.
— Годится. Хотя все равно мне чертовски сомнительно, что там
— подписанное признание.
Бен вернул улыбку.
— Марк Твен сказал: роман — признание во всем человека,
который так ничего и не совершил.
Паркинс выпустил струю дыма и пошел к двери.
— Не стану больше капать на ваш коврик, мистер Мирс. Хочу
сказать спасибо, что потратили на меня время… И просто для памяти: думаю, вы
этого парнишку, Глика, и в глаза не видели. Но такая уж у меня работа —
расспрашивать про всякую хренотень.
Бен кивнул.
— Понятно.
— И надо бы вам знать, как оно в городках вроде Салимова
Удела, или Милбриджа, или Гилфорда, или в любом ссаном «бурге». Пока не
проживешь в городке лет двадцать, все будешь чужаком
— Знаю.
— Извините, если фыркнул на вас. Но после того, как неделю
ищешь и ни шиша не находишь…
Бен потряс головой.
— Да, — согласился Паркинс. — Для матери беда. Страшная
беда. Вы поосторожней.
— Конечно, — сказал Бен.
— Не обиделись?
— Нет. — Он помолчал. — Скажете мне одну вещь?
— Коли смогу.
— Где вы взяли эту книжку? Честно?
Паркинс Джиллеспи улыбнулся.
— Ну, есть в Камберленде один малый, держит сарай для
подержанной мебели. Такой неженка, по фамилии Гендрон. Продает мягкие книжки по
десять центов за штуку. Таких у него было пять.
Бен запрокинул голову и расхохотался, а Паркинс Джиллеспи
вышел, улыбаясь и попыхивая сигаретой. Бен подошел к окну и смотрел, пока не
увидел, как констебль появился на улице и перешел дорогу, осторожно ступая
черными галошами, чтобы не угодить в лужу.
10
До того, как постучаться, Паркинс на минуту остановился,
чтобы заглянуть в витрину нового магазина. Когда здесь помещалась Деревенская
Лохань, человек, заглянувший в это окно, увидел бы только множество толстых баб
в бигуди, которые добавляли отбеливатель или вытаскивали из приделанной к стене
машины чистое белье, и все они чуть ли не поголовно жевали резинку — ни дать ни
взять коровы с пастью, полной жвачки. Однако вчера и почти весь день сегодня
тут простоял грузовик портлендского художника-оформителя, так что магазин
выглядел сильно изменившимся. На витрину взгромоздили платформу, укрытую
образчиком толстого узловатого ковра светло-зеленого цвета. Наверху пара
невидимых с улицы прожекторов заливала мягким светом три расставленных в
витрине предмета, выделяя их: часы, прялку и старомодный кабинет черешневого
дерева. Перед каждым предметом стояла небольшая подставка, на подставке —
ярлычок с разумной ценой… Да Господи, неужто найдется человек, который в
здравом уме выложит шесть сотен за прялку, коли можно съездить в центр, в
«Вэлью-хаус», и за сорок восемь долларов девяносто пять центов купить «Зингер»?
Паркинс вздохнул, подошел к двери и постучал.
Не прошло и секунды, как та открылась, будто новый мужик
прятался за ней, поджидая, чтобы Паркинс подошел.
— Инспектор! — еле заметно улыбаясь, сказал Стрейкер. — Как
хорошо, что вы заглянули.
— Наверное, просто констебль, по старинке, — сказал Паркинс,
закурил «Пэлл Мэлл» и небрежно вошел. — Паркинс Джиллеспи, приятно
познакомиться.
Он сунул Стрейкеру ладонь. Ладонь ухватили, легонько сжали
пальцами, показавшимися на ощупь ненормально сильными и очень сухими, потом
выпустили.
— Ричард Трокетт Стрейкер, — сообщил лысый мужчина.
— Я догадался, — сказал Паркинс, оглядываясь по сторонам.
Весь магазин был застлан и отдан во власть маляров. Запах
свежей краски был приятным, но сквозь него словно бы пробивался какой-то другой
неприятный запашок. Его Паркинс распознать не сумел. Он снова переключил
внимание на Стрейкера.
— Чем могу быть полезен в такой прекрасный день? —
поинтересовался тот.
Паркинс обратил свой мягкий взгляд за окно, где
безостановочно лил дождь.
— Да, по-моему, ничем. Просто заскочил узнать, как дела.
Более или менее сказать вам «добро пожаловать в город» и пожелать удачи.
— Какая чуткость. Хотите кофе? Чуточку шерри? Там внутри у
меня есть и то, и другое.
— Нет, спасибо, задерживаться не могу. Мистер Барлоу тут?
— Мистер Барлоу в Нью-Йорке на закупках. До десятого октября
— самое раннее — я его не жду.
— Стало быть, откроетесь без него, — сказал Паркинс, думая,
что, если цены на витрине хоть о чем-то говорят, вряд ли у Стрейкера не будет
отбою от покупателей. — Кстати, а звать Барлоу? Снова явилась тонкая, как
лезвие, улыбка Стрейкера.
