2
В тот год первый день осени (настоящей осени, в
противоположность календарной) пришелся на двадцать восьмое сентября — день,
когда на кладбище Хармони-Хилл хоронили Дэнни Глика.
В церкви служили только для близких, но кладбищенская служба
была открытой для горожан, так что народу собралось немало — одноклассники,
любопытные, а еще — старики, которые по мере того, как старость опутывает их
своим саваном, испытывают почти непреодолимую тягу к похоронам.
По Бернс-роуд, которая вилась вверх по склону и терялась из
вида за следующим холмом, ехала длинная вереница машин. Несмотря на сияние дня,
у всех были включены фары. Впереди катил катафалк Карла Формена, полный цветов,
видневшихся в задних окошках. За ним — Тони Глик в «меркурии» шестьдесят пятого
года, сломанный глушитель ревел и портил воздух. Следом ехали четыре машины
родственников с обеих сторон, среди них оказалась даже группа оклахомцев из
самой Таласы. Еще в этом растянувшемся по дороге, светящем фарами кортеже
двигались: Марк Питри (мальчик, к которому Ральфи с Дэнни держали путь в тот
вечер, когда Ральфи исчез) с отцом и матерью, Ричи Боддин с семьей, Мэйбл Уэртс
в одном автомобиле с мистером и миссис Нортон (устроившись на заднем сиденье,
она поставила между опухших ног трость и пустилась без умолку рассказывать обо
всех похоронах, на которых ей случилось побывать с самого 1930 года), Лестер
Дорхэм с женой Хэрриет, Пол Мэйберри с женой Глинис, Пэт Миддлер, Джо Крейн,
Винни Апшо и Клайд Корлисс — эта четверка ехала в машине, за рулем которой
сидел Милт Кроссен (перед отъездом Милт открыл холодильник и, усевшись возле
обогревателя, они поделили между собой шестибаночную упаковку). В следующей
машине — Ева Миллер с двумя близкими подругами, которые так и не побывали
замужем, Лореттой Старчер и Родой Корлисс, а за ними — Паркинс Джиллеспи с
помощником, Нолли Гарднером, в здешней полицейской машине («форде» Паркинса с
пришпиленным к приборному щитку болванчиком). Лоренс Крокетт ехал со своей
слабой здоровьем женой, дальше — Чарльз Роудс, злющий шофер автобуса, который
из принципа ходил на все похороны, а за ним — семейство Чарльза Гриффена: жена
и двое сыновей, Хэл с Джеком (последние из отпрысков, еще живущие дома).
В этот день рано утром Майк Райерсон с Ройялом Сноу выкопали
могилу, а выброшенную наверх сырую почву закрыли полосками поддельной травы. По
особому заказу Гликов Майк зажег Вечный Огонь и припомнил, что пришло ему в
голову нынче утром: Ройял сам не свой. Обычно шуточки и песенки насчет предстоящей
работы так и сыпались из Сноу (надтреснутый фальшивящий тенорок: «завернут тебя
в простынку целиком, как есть, а потом под землю спустят футов так на шесть»),
но нынче утром Ройял казался исключительно тихим. «С похмелья, что ли, —
подумал Майк. — Точно, вчера он с этим качком, своим приятелем Питерсом, весь
вечер кирял у Делла».
Углядев пять минут назад, что примерно милей ниже по дороге
через холм переваливает катафалк Карла Формена, Майк распахнул широкие кованые
ворота, глянув наверх, на высокие железные острия — эту привычку он приобрел с
тех пор, как нашел на них Дока. Оставив ворота открытыми, он вернулся к
свежевырытой могиле, где ждал отец Дональд Каллахэн, пастор прихода Иерусалимов
Удел. На плечах пастора была стола, а в руках — библия, открытая на службе по
усопшему ребенку. Майк знал: это называют «третьей остановкой». Первая — дом
умершего, вторая — крохотный католический храм Святого Андрея. Конечная
остановка — Хармони-Хилл. Все выходят.
Майка пробрала легкая дрожь, и он опустил взгляд к яркой
пластиковой траве, недоумевая, отчего такая трава — непременная принадлежность
каждых похорон. Она выглядела именно тем, чем была: дешевой имитацией жизни,
тактично скрывающей тяжелые коричневые комья земли последнего пристанища.
— Едут, святой отец, — сказал Майк.
Каллахэн был высоким румяным мужчиной с пронзительными
голубыми глазами и седовато-стальными волосами. Райерсону, который не бывал в
церкви с тех пор, как ему стукнуло шестнадцать, он нравился больше прочих
местных шаманов. Джон Гроггинс, глава методистской церкви, был старым
лицемерным болваном, а Паттерсон из церкви Святых Последнего Дня и
Последователей Креста — дурным, как забравшийся в улей медведь. Два или три
года назад, на похоронах одного из дьяконов, Паттерсон, расстроившись, принялся
кататься по земле. Но приверженцам Папы Каллахэн казался достаточно приятным —
у него похороны приносили утешение и проходили спокойно и всегда быстро.
Райерсон сомневался, что все эти красные лопнувшие жилки на щеках и носу
Каллахэна происходят от молений, но если тот и прикладывался потихоньку к
бутылке — кто его упрекнет? Мир устроен так, что диву даешься, отчего все эти
проповедники не оканчивают свои дни в психушке.
— Спасибо, Майк, — сказал Каллахэн и посмотрел на ясное
небо. — Трудненько придется.
— Наверное. Долго?
— Десять минут, не больше. Я не собираюсь затягивать муки
родителей. У них впереди еще довольно страданий.
— Ладно, — сказал Майк и пошел в дальнюю часть кладбища.
Он перепрыгнет каменную стенку, пойдет в лес и съест поздний
обед. Из долгого опыта Майк знал: последнее, что хотели бы видеть скорбящие
родные и близкие на третьей остановке — отдыхающего могильщика в измазанной
землей одежонке. Это вроде как портило сияющие картины бессмертия и жемчужных
врат, которые рисовал пастор. У стены, огораживающей кладбище с тыла, Майк
остановился и нагнулся обследовать упавшее вперед сланцевое надгробие. Он
поднял плиту и, когда смахнул землю с надписи на ней, опять ощутил легкий
озноб:
ХЬЮБЕРТ БАРКЛИ МАРСТЕН 6 октября 1889 — 12 августа 1939.
Тебя во тьму угрюмых Вод забрал тот Ангел Смерти, что Светильник держит, из
бронзы сделанный, за дверью золотой. А под этим, почти стертое тридцатью шестью
сменами морозов и оттепелей: «Дай Бог, чтоб он лежал спокойно».
Майк Райерсон отправился в лес посидеть у ручья и
перекусить, но его так и не оставила смутная тревога, причин которой он никак
не мог понять.
3
Когда отец Каллахэн только начинал учиться в семинарии,
приятель подарил ему вышивку гарусом. В те дни эта вышивка заставила Каллахэна
разразиться испуганным смехом, но с годами казалась все более верной и менее
богохульной: «Господь, даруй мне СТОЙКОСТЬ принимать то, что я не в силах
изменить, УПОРСТВО менять то, что могу и ВЕЗЕНИЕ не на…ться слишком часто». Все
это — староанглийскими буквами на фоне восходящего солнца. сейчас, стоя перед
теми, кто оплакивал Дэнни Глика, он снова вспомнил это давнее кредо. Двое
дядюшек и двое двоюродных братьев мальчика вынесли гроб и опустили в землю.
Марджори Глик, в черном пальто и черной шляпке с вуалью, сквозь дырочки которой
виднелось похожее на творог лицо, стояла, покачиваясь и вцепившись в сумочку,
как в спасательный круг. Отец заботливо обнимал ее за плечи. Тони Глик стоял
отдельно от жены, потрясенное лицо выражало полный разброд мыслей. Во время
отпевания в церкви он несколько раз принимался озираться по сторонам, словно
желая удостовериться, что и впрямь присутствует среди этих людей. Лицо Тони
было лицом человека, убежденного, что видит сон.
