«Церкви не оборвать этот сон, — подумал Каллахэн. — Так же,
как никакому спокойствию, упорству и везению на свете. А на…ться Глик уже
на…лся». Он окропил гроб и могилу святой водой, освящая их на веки вечные.
— Помолимся же, — сказал он.
Слова из горла выкатывались мелодично, как всегда — в блеске
или тени, у трезвого и у пьяного. Скорбящие склонили головы.
— Господи, Владыка! Твоей милостью в вере прожившие вечный
покой обретают. Благослови могилу сию и пошли ангела Своего хранить ее. Когда
предадим мы тело Дэниела Глика земле, прими его в свет лица Своего и со святыми
Своими дай ему возрадоваться в Тебе навечно. Ради Христа, Господа нашего,
аминь.
— Аминь, — пробормотали собравшиеся, и ветер унес обрывки
слов.
Тони Глик оглядывался широко раскрытыми загнанными глазами.
Его жена зажимала рот платком.
— С верою в Иисуса Христа мы благоговейно приносим тело
этого ребенка в его человеческом несовершенстве на погребение. Помолимся же с
верою в Господа, дающего жизнь всему живому — да возвысит он это бренное тело к
совершенству и да прикажет святым ангелам принять душу его и ввести в райскую
обитель.
Он перевернул страницу требника. В третьем ряду толпы,
имеющей форму широкой подковы, принялась хрипло всхлипывать какая-то женщина.
Где-то в лесах за кладбищем чирикнула птица.
— Помолимся же за брата нашего Дэниела Глика Господу нашему
Иисусу Христу, — сказал отец Каллахэн, — который рек: «Я — воскресение и жизнь.
Кто верует в меня — и после смерти жив будет, и всяк живущий, кто уверует в
меня, никогда не претерпит страданий вечной смерти». Господи, Ты оплакал смерть
Лазаря, друга Своего: облегчи же наше горе. С верою молим.
— Господи, услышь молитву нашу, — отозвались католики.
— Ты воскресил мертвого, дай же брату нашему Дэниелу жизнь
вечную. С верою молим.
— Господи, услышь молитву нашу, — откликнулись они. В глазах
Тони Глика словно бы забрезжило что-то — может быть, откровение.
— Брат наш Дэниел очищен крещением, дай ему общество всех
святых Твоих. С верою молим.
— Господи, услышь молитву нашу.
— Он вкусил от плоти и крови Твоей, даруй же ему место за
столом в Своем царствии небесном. С верою молим.
— Господи, услышь молитву нашу.
Марджори Глик со стонами закачалась из стороны в сторону.
— Утешь нас в горе от смерти брата нашего, пусть вера наша
будет нам опорой, а вечная жизнь — надеждой нашей. С верою молим.
— Господи, услышь молитву нашу.
Пастор закрыл требник.
— Помолимся же, как учил нас Господь, — спокойно сказал он.
— Отче наш, который на небесах…
— Нет! — пронзительно крикнул Тони Глик и стал
проталкиваться вперед. — Не дам забросать моего мальчика землей!
Потянувшиеся остановить его руки опоздали. Тони секунду
качался на краю могилы, потом фальшивая трава смялась, подалась, он упал в яму
и со страшным тяжелым стуком приземлился на гроб.
— Дэнни, вылезай! — взревел Тони.
— Батюшки! — сказала Мэйбл Уэртс и прижала к губам черный
шелковый траурный платок. Светлые глаза жадно впитывали увиденное — так белка
запасает на зиму орехи.
— Дэнни, черт побери, а ну перестань выкаблучиваться, мать
твою!
Отец Каллахэн кивнул двум мужчинам из тех, что выносили
гроб, и те шагнули вперед. Однако лягающегося, заходящегося криком и
подвывающего Глика удалось извлечь из могилы только после того, как вмешались
еще трое, в том числе Паркинс Джиллеспи и Нолли Гарднер.
— Дэнни, прекрати сейчас же! Ты напугал маму! Ну, ты у меня
получишь березовой каши! Пустите! Пустите… к моему мальчику… пустите,
раздолбаи… аххх, Господи…
— Отче наш, который на небесах… — снова начал Каллахэн, и
другие голоса подхватили, вознося слова к равнодушному щиту неба.
— …да святится имя Твое, да наступит царствие Твое, да будет
воля Твоя…
— Давай, Дэнни, иди ко мне, слышишь? Ты меня слышишь?
— …как на небе, так и на земле. Хлеб наш ежедневный дай нам
сегодня и прости нам…
— Дэнннниии…
— …долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…
— Он не мертвый, не мертвый, пустите меня, засранцы
несчастные…
— … и не введи нас во искушение, но избавь от зла. Во имя
Господа нашего Иисуса Христа, аминь.
— Он не мертвый, — всхлипывал Тони Глик. — Не может этого
быть. Ему, мать вашу, всего двенадцать.
Он бурно разрыдался и, несмотря на державших его мужчин,
покачнулся вперед с опустошенным, залитым слезами лицом. Упав на колени у ног
Каллахэна, Тони ухватил священника за брюки испачканными землей руками.
— Прошу вас, верните мне моего мальчика. Пожалуйста,
перестаньте меня дурачить.
Каллахэн мягко взял его голову в ладони.
— Помолимся же, — сказал он.
Глик, сотрясаемый сокрушительными всхлипами, привалился к
бедру священника.
— Господи, утешь этого человека и жену его в их скорби. Ты
очистил это дитя в водах крещения и дал ему новую жизнь. Однажды, может быть, и
мы присоединимся к нему, навсегда разделив радость небесную. Молим во имя
Иисуса. Аминь.
Каллахэн поднял голову и увидел, что Марджори Глик лишилась
чувств.
4
Когда все уехали, Майк Райерсон вернулся и уселся на край
раскрытой могилы доесть полсэндвича и подождать возвращения Ройяла Сноу.
Хоронили в четыре, а сейчас было почти пять часов. Тени
удлинились, косые лучи солнца пробивались теперь из-за высоких дубов на западе.
Этот дрочила Ройял обещал вернуться самое позднее в четверть пятого — ну, так
где он?
Сэндвич был с сыром и болонской колбасой — любимый сэндвич
Майка. Впрочем, других он и не делал: вот одно из преимуществ холостяцкой
жизни. Он дожевал и отряхнул руки, уронив несколько хлебных крошек на гроб.
За ним кто-то следил.
Майк ощутил это внезапно и наверняка. Он пристально осмотрел
кладбище широко раскрытыми испуганными глазами.
— Ройял? Ты тут, Ройял?
Никакого ответа. В деревьях, заставляя их таинственно
шелестеть, вздыхал ветер. За каменной оградой в колеблющейся тени вязов Майк
разглядел надгробие Хьюберта Марстена и вдруг подумал про собаку Вина,
насаженную на кладбищенские железные ворота.
