Черт.
Вот уже некоторое время — может быть, целых три года —
правда относительно своего состояния делалась для Каллахэна все яснее и яснее,
набирая ясность и определенность, как несфокусированная картинка при
регулировке, до тех пор, пока каждая линия не станет резкой и отчетливой.
Каллахэн томился по Сложной Задаче. У нынешних священников были свои: расовая
дискриминация, освобождение женщин (и даже «гэев»), бедность, безумие,
беззаконие. От них ему делалось неуютно. Он чувствовал себя легко только с теми
из озабоченных социальными проблемами священников, кто активно выступал против
войны во Вьетнаме. Теперь, когда их дело устарело, они уселись обговаривать
марши и ралли так, как пожилые супружеские пары вспоминают свой медовый месяц
или первый вояж на поезде. Но Каллахэн не был священнослужителем ни новой, ни
старой формации: он обнаружил, что ему отведена роль приверженца традиций,
который больше не может доверять даже своим основополагающим постулатам. Ему
хотелось возглавить дивизию в армии… кого? Господа? Добродетели? Добра? (от
обозначения суть не менялась) и выйти на битву со ЗЛОМ. Он желал действий и
боевых позиций. Чтобы забыть о том, что такое торчать на холоде у супермаркета,
раздавая листовки «Бойкот салату» или «Объявим виноградную забастовку!» Он хотел
увидеть ЗЛО с откинутым саваном лжи и хитрости, чтобы отчетливо различить все
его черточки. Он хотел биться со ЗЛОМ один на один, как Мохаммед Али с Джо
Фрэзером, как кельты с саксами, Иаков с Ангелом. Каллахэн хотел, чтобы эта
борьба была чистой, без примеси политики, которая подобно уродливому сиамскому
близнецу катила на закорках любого социального вопроса. Он желал всего этого с
тех самых пор, как захотел стать служителем Господа, а зов этот достиг
Каллахэна, когда в возрасте четырнадцати лет его воспламенила история Святого
Стефана, первого христианского мученика, забитого до смерти камнями и узревшего
в момент своей кончины Христа. В сравнении с привлекательностью борьбы и, может
быть, гибели в служении Господу, привлекательность небес была весьма туманной.
Но битв не было. Только пустячные стычки с неопределенными
результатами. А у ЗЛА оказалось множество лиц, все пустые, и подбородки чаще
блестели от сочащейся слюны, чем наоборот. По сути дела, отца Каллахэна
принуждали сделать заключение, что в мире нет никакого ЗЛА, кроме обычного зла.
В подобные минуты он подозревал, что и Гитлер — не что иное, как опустошенный
бюрократ, а сам Сатана — умственно неполноценный с зачаточным чувством юмора из
тех, кому представляется невыразимо смешным скормить чайке засунутую в хлеб
петарду.
Великие социальные, нравственные и духовные битвы веков
уварились до Сэнди Макдугалл, которая лупит в уголке своего сопливого
пацаненка, пацаненок же вырастет и станет лупить в уголке своего собственного
отпрыска — бесконечная жизнь, аллилуйя, толстый ломоть арахисового масла.
Пресвятая Дева, эй, как к добру вернуть людей? Тут речь шла не только о скуке,
все это ужасало тем, что значило для любого осмысленного определения жизни и,
не исключено, царствия небесного. Вечность церковного лото, увеселительные
аттракционы и небесный стриптиз? Каллахэн оглянулся на часы на стене. Было
шесть минут первого — и все еще никаких следов Фреда Эстэйра с Джинджер
Роджерс. Даже Мики Руни. Однако у «Э-Вэп» было время подействовать. Теперь он пропылесосит,
миссис Корлесс не придется жалостливо смотреть на него, и жизнь пойдет своим
чередом. Аминь.
Глава седьмая. Мэтт
1
Во вторник в конце третьего урока Мэтт зашел в учительскую.
Оказалось, что там его уже ждет Бен Мирс.
— Привет, — сказал Мэтт. — Вы рано. Бен поднялся и пожал ему
руку.
— Семейное проклятие, наверное. Скажите, эти ребята меня не
съедят, нет?
— Ни в коем случае, — ответил Мэтт. — Пошли.
Он был немного удивлен. Бен оделся в симпатичную спортивную
куртку и серые слаксы с двойной отстрочкой. Хорошие ботинки, с виду ношенные
совсем немного. В классах Мэтта бывали и другие литераторы. Те обычно одевались
небрежно или во что-нибудь откровенно странное. Год назад он спросил довольно
известную поэтессу, приехавшую на свой творческий вечер в университет штата, в
Портленд, не заглянет ли она на следующий день поговорить с его классом о
поэзии. Так та явилась в тренировочных штанах, но на высоком каблуке. Казалось,
таким образом ее подсознание заявляет: поглядите на меня — я побила систему в
ее собственной игре. Я прихожу и ухожу как ветер.
От такого сравнения восхищение Мэтта Беном усилилось еще
капельку. После тридцати с лишним лет на педагогическом поприще Мэтт пришел к
убеждению, что систему не побьешь, игру не выиграешь, и только сопляки думают,
будто вырвались вперед.
— Хорошее здание, — сказал Бен, оглядываясь по сторонам,
пока они шли по коридору. — Черт-те как отличается от той школы, где учился я.
Там почти все окна напоминали амбразуры.
— Первая ошибка, — отозвался Мэтт. — Никогда не называйте
школу «зданием». Это — «предприятие». Школьные доски — «наглядные пособия», а
ученики — «гомогенное сообщество совместно обучающихся детей среднего школьного
возраста».
— Им крупно повезло, — с ухмылкой заметил Бен.
— Да, верно? Вы учились в колледже, Бен?
— Пытался. Гуманитарные науки. Но, похоже, все как один
играли в интеллектуальную игру «захвати флаг»: ты тоже можешь найти топор и
наточить его, и, таким образом, стать известным и обожаемым. К тому же, меня
вытурили за неуспешность. Когда продавали «Дочь Конвея», я грузил в фургоны
доставки ящики с кока-колой.
— Расскажите об этом ребятам. Им будет интересно.
— Вам нравится преподавать? — спросил Бен.
— Разумеется, нравится. Иначе эти сорок лет пропали бы
д??ром.
Прозвонил запоздалый звонок. По опустевшему коридору (только
какой-то лодырь медленно шел мимо нарисованной под надписью «Лесное дело»
стрелки) разнеслось громкое эхо.
— Как тут с наркотиками? — спросил Бен.
— Все, что угодно. Как в любой американской школе. Все-таки
наша главная беда — пьянство.
— Не марихуана?
— Я не считаю косяк проблемой. Да и начальство, заложивши за
воротник и высказываясь неофициально, тоже. Если под ремешком играет «Джим
Бим». Я случайно знаю, что наш ведущий советник — один из лучших в своей
области — не прочь курнуть и пойти в кино. Я и сам пробовал. Действует
превосходно, но у меня от этого кислое несварение.
— Вы пробовали?
— Ш-ш-ш, — сказал Мэтт. — У Большого Брата повсюду уши.
Кроме того, вот мой кабинет.
— Ах ты Господи.
— Не нервничайте, — сказал Мэтт, пропуская его вперед.
— Доброе утро, ребята, — обратился он примерно к двум
десяткам учеников, которые пристально разглядывали Бена. — Это мистер Бен Мирс.
