— Рэнди! Проснись! Рэнди? Рэнди? Рэнди?
Не спуская малыша с рук, она поднялась и побежала назад по
коридору. Халат сваливался с одного плеча. На кухне в пятне утреннего солнца
стоял неубранный высокий стульчик с полочкой, усыпанной крошками от вчерашнего
ужина Рэнди. Она втиснула мальчика туда. Голова Рэнди упала на грудь, малыш
заскользил на бок со страшной, не оставляющей надежды медлительностью и,
скособочившись, привалился к высокому подлокотнику.
— Рэнди? — сказала Сэнди, улыбаясь, выкатив глаза, похожие
на голубые мраморные шарики с изъяном, и похлопала малыша по щекам. —
Просыпайся, Рэнди, ну-ка. Кушать, Рэнди. Хочешь ням-ням? Пожалуйста, о Господи,
пожалуйста…
Она круто обернулась, рывком распахнула один из шкафчиков
над плитой, запустила в него руку, порылась, и наружу посыпались: рис «Чекс»,
банка равиоли, бутылка масла «Вессон». Бутылка разлетелась вдребезги, залив
густой жидкостью плиту и пол. Сэнди нашла маленькую банку шоколадно-молочного
крема, а из сушилки выхватила пластиковую ложечку.
— Смотри, Рэнди. Твой любимый! Проснись, посмотри, какой
вкусный крем. Шока, Рэнди. Шока, шока. — В глазах у Сэнди потемнело от
нахлынувшей ярости и ужаса.
— Проснись! — заорала она, и прозрачную кожу лба и щечек
Рэнди усеяли бисеринки ее слюны. — Проснись, проснись ради Бога гаденыш
маленький! ПРОСНИСЬ!
Она стащила с баночки крышку и набрала в ложку немного
шоколадно-молочного крема. Рука, уже знающая правду, тряслась так, что почти
все расплескала. Остатки Сэнди впихнула в маленький вялый ротик, и на полочку
со страшным хлюпаньем упало еще несколько капель. Ложечка звякнула о зубы
малыша.
— Рэнди, — взмолилась она. — Перестань дурачить мамку.
Протянув свободную руку, она согнутым пальцем открыла
сынишке рот и втолкнула туда остатки крема.
— Во-от, — проговорила Сэнди Макдугалл. Ее губы тронула
улыбка, неописуемая в своей безумной надежде. Сэнди устроилась на кухонной
табуретке, медленно, мышца за мышцей, расслабляясь. Теперь все будет хорошо.
Теперь Рэнди поймет, что мама любит его по-прежнему, и прекратит свои жестокие
проделки.
— Вкусно? — пробормотала она. — Вкусно, Рэнди? Ну, улыбнись
мамочке. Кто у мамки холосый мальчик, кто ей улыбнется?
Протянув дрожащие пальцы, она подтолкнула уголки рта Рэнди
кверху. Шлеп. Шоколад вылился на полочку. Сэнди зашлась криком.
3
Субботним утром Тони Глик проснулся оттого, что его жена,
Марджори, упала в гостиной.
— Марджи? — позвал он, спуская ноги на пол. — Мардж?
После долгой-долгой паузы она ответила:
— Со мной все в порядке, Тони.
Тони сидел на краю кровати, бессмысленно глядя себе под
ноги. На нем были только полосатые пижамные штаны на шнурке, концы которого
свисали между ног. Густые черные волосы, которые унаследовали оба сына Тони,
были всклокочены. Все думали, что в Тони есть еврейская кровь, и ему часто
приходило в голову, что людей сбивают с толку именно эти волосы, волосы даго.
Фамилия его дедушки была Гликуччи. Когда кто-то сказал дедуле, что в Америке
жить проще, если фамилия у тебя американская, что-нибудь звонкое и короткое,
тот официально сменил ее на Глик, не отдавая себе отчета, что на самом деле
меняет принадлежность к одному меньшинству на появление другого. Тело у Тони
Глика было широкое, смуглое, с мощными буграми мышц. Лицо сохраняло изумленное
выражение человека, которого пинком выбросили из бара, когда он собирался уйти
сам.
Он взял на работе освобождение, и прошлую рабочую неделю
много спал. Во сне то, что мучило Тони, исчезало. Снов он не видел. Ложился в
семь тридцать, вставал в десять утра и в два часа дня укладывался вздремнуть до
трех часов. Время, прожитое Тони с той сцены, какую он устроил на похоронах
Дэнни, до сегодняшнего солнечного субботнего утра (без малого неделя) казалось
окутанным дымкой и совершенно нереальным. Соседи все несли и несли еду. Овощное
рагу, консервы, печенье и пирожки. Марджи сказала, что понятия не имеет, куда
все это девать. Обоим не хотелось есть. В среду вечером Тони попытался заняться
с женой любовью, и оба расплакались.
Марджи выглядела очень плохо. Сама она управлялась с ситуацией,
отдраивая дом от чердака до подвала, и делала это с маниакальным рвением, не
оставляющим места никаким другим мыслям. День-деньской гремели ведра и завывал
пылесос, а в воздухе постоянно висел резкий запах нашатыря с лизолом. Все
игрушки и всю одежду Марджори аккуратно упаковала в картонные коробки и отнесла
в Армию спасения и универмаг «Гудвилл». Когда в четверг утром Тони вышел из
спальни, все эти картонки выстроились в ряд под входной дверью, каждая с
аккуратной наклейкой. Ничего страшнее этих немых картонок ему видеть не
приходилось. Все ковры Марджори вытащила на задний двор, развесила на бельевых
веревках и немилосердно выколотила пыль. Несмотря на то, что Тони плохо
воспринимал окружающее, он заметил, как побледнела жена с прошлого вторника или
среды — даже губы, кажется, утратили свой естественный цвет. Под глазами легли
коричневые тени.
Все это пронеслось у Глика в голове куда быстрее, чем длился
наш пересказ, и он уже был на грани того, чтобы снова завалиться в постель, но
тут Марджори опять упала и не ответила на оклик Тони.
Он поднялся и прошлепал в гостиную. Там он увидел лежащую на
полу жену, которая неглубоко дышала, не отрывая затуманенных глаз от потолка.
Она занималась перестановкой мебели в гостиной, так что все было сдвинуто с мест
и комната приобрела странный разъединенный вид.
Что бы ни было не в порядке с Марджори, за ночь ей стало
хуже. Она выглядела так скверно, что сонную пелену Тони словно прорезали острым
ножом. Марджори еще не переодевалась, и разошедшийся до середины бедер халат
открыл мраморно-белые ноги. Весь загар, которым она покрылась за летнюю поездку
на отдых, сошел. Рот судорожно хватал воздух, словно легкие Марджори не могли
получить его вдоволь. Тони заметил, как странно выдаются у нее зубы, но ничего
об этом не подумал —могло быть виновато освещение.
— Марджи? Милая...
Она попыталась ответить, но не сумела, и Тони пронизал
неподдельный страх. Он встал, чтобы позвонить врачу, повернулся к телефону, и
тут жена сказала:
— Нет… Нет. — Резко хватая воздух, Марджори повторила слово
дважды, с трудом села, и ее хриплое дыхание заполнило весь молчащий, залитый
солнцем дом. — Оттащи меня… помоги… солнце такое горячее…
Тони подошел к ней и поднял, потрясенный легкостью своей
ноши. Казалось, женщина весит не больше вязанки хвороста.
— … на диван…
Он уложил ее на диван, оперев спиной на подлокотник.
Марджори оказалась за пределами солнечного квадрата, падавшего из окна на
ковер, и ей как будто бы стало немного легче дышать. Она на секунду прикрыла
глаза. Тони опять поразился белизне и гладкости зубов, создававшим контраст с
губами, и испытал неодолимое желание поцеловать жену.
