— Позволь, я вызову доктора, — сказал он.
— Нет. Мне лучше. Это солнце… такое жгучее. Вот мне и стало
дурно. Сейчас лучше.
На щеки Марджори вернулась слабая краска.
— Точно?
— Да. Со мной все в порядке.
— Ты слишком много работаешь, милая.
— Да, — вяло согласилась она. Глаза смотрели безразлично.
Запустив пятерню в шевелюру, Тони подергал себя за волосы.
— Нам надо избавиться от этого, Марджи. Надо. Видишь ли…
Он замолчал, не желая обижать ее.
— Я выгляжу ужасно, — сказала она. — Я знаю. Вчера я
собиралась спать и в ванной посмотрелась в зеркало. Меня там словно бы и не
было. На минуту я… — Губы Марджори тронула улыбка. — Я подумала, что вижу
сквозь себя ванну. Как будто от меня осталось всего ничего, и оно было таким…
таким бледным…
— Я хочу, чтобы тебя посмотрел доктор Рирдон.
Но она, казалось, не слышит.
— В последние три или четыре ночи мне снится такой чудесный
сон, Тони. Такой всамделишный. Во сне ко мне приходит Дэнни. И говорит: «Мам,
мамочка, я так рад, что вернулся домой!» И еще говорит… говорит…
— Что он говорит? — осторожно спросил Тони.
— Он говорит… что опять стал моим малышом. Моим сынулей,
снова грудным. Я даю ему грудь и… А потом приходит такое приятное чувство, в
нем сквозит горечь… Так же было перед тем, когда я отнимала Дэнни от груди, у
него начинали резаться зубки и он бы кусался… Ах, это, должно быть, звучит
ужасно. Как одна из психиатрических штучек, знаешь?
— Нет, — сказал он. — Нет.
Тони опустился перед женой на колени, и она обвила руками
его шею, слабо всхлипывая. Руки у Марджори были холодными.
— Прошу тебя, Тони, никаких докторов. Я сегодня буду
отдыхать.
— Ну, хорошо, — ответил он. И ему стало не по себе от того,
что он сдался.
— Это такой чудесный сон, Тони, — проговорила Марджори ему в
шею.
Движение ее губ, смягченная твердость зубов под ними
оказались на удивление чувственными. У Тони началась эрекция.
— Хоть бы сегодня опять его увидеть.
— Может, так оно и будет, — сказал он, гладя ее по голове.
— Раз так, может, и увидишь.
4
— Господи, да ты просто картинка, — сказал Бен.
На фоне больничного мира, состоящего из солидного белого и
анемичнозеленого, Сьюзан Нортон действительно выглядела великолепно. На ней
была ярко-желтая блузка в черную вертикальную полоску и синяя джинсовая
мини-юбка.
— Ты тоже, — сказала она и перешла к нему через комнату.
Бен крепко поцеловал ее, рукой скользнув к теплому изгибу
бедра и потирая его.
— Эй, — сказала Сьюзан, прерывая поцелуй. — Тебя за это
отсюда выкинут.
— Только не меня.
— Нет, меня.
Они посмотрели друг на друга.
— Я люблю тебя, Бен.
— И я тебя люблю.
— Если б я сейчас могла забраться к тебе…
— Секундочку, дай, задерну занавеску.
— А как я буду объясняться с тутошними проверяльщиками, если
придут искать марафет?
— Скажешь, что давала мне судно.
Сьюзан с улыбкой покачала головой и пододвинула стул.
— В городе многое произошло, Бен.
Слова девушки сразу же подействовали на Бена отрезвляюще.
— Например?
Она замялась.
— Просто не знаю, как тебе сказать… и что думать об этом.
Мягко говоря, я в этом замешана.
— Ну, выкладывай, а я разберусь.
— А как ты, Бен?
— Лучше. Пустяки. Доктор Мэтта, малый по фамилии Коди…
— Нет. Я про голову. Насколько ты веришь в эту чушь в духе
графа Дракулы?
— А, вон что. Мэтт тебе все рассказал?
— Мэтт здесь, в больнице. Этажом выше, в интенсивной
терапии.
— Что? — Бен приподнялся на локтях. — Что с ним такое?
— Сердечный приступ.
— Сердечный приступ!
— Доктор Коди говорит, состояние стабильное. Числится Мэтт
среди тяжелых, но это обязательно на первые сорок восемь часов. Когда это
случилось, я была там.
— Расскажи все, что помнишь, Сьюзан.
Радость с лица Бена исчезла. Оно стало внимательным,
напряженным, тонко прорисованным. Затерянный в белой палате среди белизны
простыней и больничной рубашки, Бен опять поразил Сьюзан своим видом — видом
человека, подведенного к некой грани взвинченности, готового, может быть,
полезть на рожон.
— Ты не ответил на мой вопрос, Бен.
— Как я воспринял рассказ Мэтта?
— Да.
— Давай, я скажу тебе, что ты думаешь. Это и будет моим
ответом. Ты думаешь, будто дом Марстена изъел мой рассудок настолько, что, изящно
выражаясь, поехала моя собственная крыша. Это честная оценка?
— Наверное, да. Но я никогда не думала в таких… таких резких
выражениях.
— Я знаю, Сьюзан. Позволь, я прослежу ход своих размышлений,
если сумею. Вдруг это поможет разложить все по полочкам? По твоему лицу я могу
сказать, что и тебя что-то отбросило на пару шагов. Правильно?
— Да… но я не верю, я не могу…
— Погоди минутку. Вот это слово не могу — и мешает всему. На
нем я и застрял. Это совершенное, проклятое, безапелляционное слово. Не могу.
Сьюзан, я не поверил Мэтту, потому что на самом деле такого не бывает. Но как я
ни рассматривал эту историю, нестыковки в ней найти не смог. Напрашивался самый
очевидный вывод: Мэтт где-то съехал с рельсов. Верно?
— Да.
— Он показался тебе ненормальным?
— Нет. Нет, но…
— Стоп. — Бен поднял руку. — Ты думаешь категориями «не
могу», да?
— Наверное, — сказала она.
— Вот и мне Мэтт не показался ни сумасшедшим, ни
безрассудным. Кроме того, мы оба знаем, что ни мания преследования, ни паранойя
не появляются за одну ночь. Чтобы разрастись, им нужно некоторое время, нужен
уход, тщательный полив и подкормка. Ты хоть раз слышала, чтобы в городе
говорили, будто Мэтт не в своем уме? Мэтт хоть раз говорил, что у кого-то на него
зуб? Он имел отношение хоть к одному сомнительному делу — например, к работе со
фтором, который вызывает рак мозга, или к членству в Сыновьях Американских
Патриотов, в НЛФ? Он хоть раз проявил преувеличенный интерес к спиритическим
сеансам, астральным проекциям, переселению душ или чему-то подобному? Тебе
известно, что его хотя бы один раз забирали?
