— Совершенно с тобой согласен, — сказал Бен, печально трогая
пальцем повязку на голове. — А твой экс морду бьет грамотно, черт.
— Извини. С этой стороны я Флойда Тиббитса никогда не знала.
Совершенно непонятно.
— Где он сейчас?
— В городской кутузке для пьяных. Паркинс Джиллеспи сказал
маме, что должен бы отвезти его в округ, к шерифу Маккаслину, но думает
погодить, посмотреть — вдруг ты предпочтешь штраф.
— Тебя это как-то задело?
— Совершенно никак, — твердо сказала Сьюзан. — Флойд к моей
жизни отношения не имеет.
— Не нужен мне штраф.
Она подняла брови.
— Но я хочу с ним поговорить.
— Про нас?
— Про то, с чего это он явился ко мне в пальто, шляпе,
темных очках и… резиновых перчатках.
— Что?
— Видишь ли, — сказал Бен, — светило солнце. Светило на
него. И, по-моему, ему это не нравилось.
Они молча переглянулись. Похоже, тема была исчерпана.
5
Когда Нолли принес Флойду из кафе «Экселлент» завтрак, Флойд
спал глубоким сном. Нолли показалось, что разбудить его ради пары пережаренных
Полиной Диккенс яиц и пяти, не то шести кусочков жирного бекона было бы
нехорошо, поэтому Нолли сам распорядился в кабинете этим добром и кофе тоже
выпил. Но, когда он принес Флойду обед, Флойд по-прежнему спал все в той же
позе, и Нолли струхнул. Он поставил поднос на пол, подошел к камере и стукнул
ложкой по прутьям решетки.
— Эй! Флойд! Хорош спать, я тебе принес обед.
Флойд не проснулся. Нолли вынул из кармана связку ключей,
чтобы отпереть дверь камеры. Собравшись вставить ключ, он замялся. На прошлой
неделе в «Пороховом дымке» писали про крутого парня, который притворялся
больным, а потом кинулся на вертухая. Особо крутым Флойд Тиббитс Нолли никогда
не казался, но нельзя сказать, чтобы этого Мирса он убаюкал колыбельной
песенкой. Он медлил в нерешительности, с ложкой в одной руке и ключами — в
другой: крупный мужчина, чьи белые рубахи с расстегнутым воротом к полудню
жаркого дня неизменно оказывались украшенными кругами пота под мышками. Он
играл подающим в бейсбольной команде, а по выходным отправлялся по барам, сунув
в бумажник, прямо под карманный «Духовный календарь лютеранина», список всех
борделей Портленда. Нолли был человеком дружелюбным, простаком по своей
природе, он медленно реагировал и медленно выходил из себя. Обладая набором
таких вовсе не пустячных достоинств, Нолли был не особенно скор на размышления,
поэтому несколько минут простоял, раздумывая, как поступить, колотил по решетке
ложкой, окликая Флойда, и ему страшно хотелось, чтобы тот пошевелился или
всхрапнул. Только Нолли подумал, что лучше вызвать по рации начальство и
получить указания, как из дверей участка раздался голос самого Паркинса:
— Какого черта ты тут делаешь, Нолли? Свиней скликаешь?
Нолли покраснел.
— Флойд не шевелится, Парк. Боюсь, как бы он не… ну, не
приболел, понимаешь.
— Так ты думаешь, коли колошматить по решетке этой чертовой
ложкой, ему получшеет?
Паркинс прошел мимо него и отпер камеру.
— Флойд? — он потряс Флойда за плечо. — С тобой все в п…
Флойд свалился с нар на пол.
— Ч-черт, — сказал Нолли. — Никак помер, а?
Но Паркинс, вероятно, не услышал. Он уставился себе под
ноги, на бесхитростно-спокойное лицо Флойда. В голове у Нолли медленно
забрезжило осознание того факта, что вид у Паркинса такой, будто он напуган до
полусмерти.
— Чего стряслось, Парк?
— Ничего, — ответил Паркинс. — Только… пошли-ка отсюдова.
А потом, словно самому себе, добавил:
— Господи, лучше бы я его не трогал.
С разгорающимся ужасом Нолли поглядел на тело Флойда.
— Не спи, — сказал Паркинс. — Нам еще надо сходить за
доктором.
6
Около половины третьего Фрэнклин Боддин с Вирджилом Ратбаном
подъехали к сколоченным из штакетника воротам, которыми в двух милях за
кладбищем Хармони Хилл заканчивалась развилка Бернс-роуд. Они приехали в
грузовике Фрэнклина, шевроле пятьдесят седьмого года выпуска. Тогда, в первый
год второго срока Айка, это средство передвижения было цвета слоновой кости, но
теперь эта благородная окраска превратилась в мешанину говенно-коричневого и
красного, в который грузовик перекрашивали еще раньше. Кузов грузовика заполняло
то, что Фрэнклин называл «говнюшки». Примерно раз в месяц они с Вирджилом
вывозили груз «говнюшек» на свалку. Упомянутые «говнюшки» по большей части были
пустыми бутылками из-под пива, пустыми банками из-под пива, пустыми
полубочонками, пустыми винными бутылками и пустыми бутылками из-под водки
«Попов».
— Закрыто, — сказал Фрэнклин Боддин, щурясь, чтобы прочесть
прибитую к воротам табличку.
— Ну, искупай меня в дерьме! — Он сделал большой глоток из
бутылки с «Доусонз», уютно пристроенной между ног, и утер губы рукавом. —
Сегодня суббота, так?
— Ясное дело, — отозвался Вирджил Ратбан, понятия не
имевший, суббота нынче или вторник. Он так упился, что даже не был уверен,
какой на дворе месяц.
— А по субботам свалку не закрывают, так? — спросил
Фрэнклин.
Табличка была только одна, но он видел три. Фрэнклин опять
прищурился. На всех трех было написано «Закрыто». Краска была трамвайно-красной
и, несомненно, происходила из жестянки, стоящей за дверью хибарки сторожа, Дада
Роджерса.
— Сроду не закрывали по субботам, — сказал Вирджил. Он
размашисто поднес к губам свою бутылку с пивом, и оно выплеснулось ему на
плечо. — Господи, а ведь верно!
— Закрыто, — с нарастающим раздражением повторил Фрэнклин. —
А сукин сын уперся куда-то зенки наливать. Я ему закрою.
Он рывком переключил передачу на первую и пнул сцепление.
Пиво в зажатой между ног бутылке вспенилось и убежало Фрэнку на штаны.
— Разворачивай, Фрэнклин! — крикнул Вирджил и, когда
грузовик с треском врезался в ворота, вышибив их на замусоренную консервными
банками обочину дороги, протяжно рыгнул. Грузовик бешено подскакивал на
изношенных рессорах. Из кузова летели и бились вдребезги бутылки. В воздух
поднялась кружащая волна орущих чаек.
В четверти мили от ворот развилка Бернс-роуд (ныне известная
как Помойная дорога) заканчивалась расширяющейся пустошью — это и была свалка.
Густой ольшаник и заросли тесно жмущихся друг к дружке кленов расступались,
открывая взору огромную ровную земляную площадку, изборожденную и изрезанную
колеями от постоянного использования бульдозера, который сейчас стоял у хибарки
Дада. Ровная площадка граничила с гравийным карьером, куда в настоящее время и
скидывали мусор. Хлам и тряпье уходили к горизонту гигантскими дюнами в блеске
бутылочного стекла и алюминия консервных банок.
