— Похоже, горбатый засранец, будь он проклят, тут не
разгребал и не жег целую неделю, — сказал Фрэнклин. Он обеими ногами надавил на
педаль тормоза, которая с механическим визгом утонула до пола кабины. Вскоре
грузовик остановился. — Небось, лежит в лежку.
— Вот уж не знал, что Дад много пьет, — заметил Вирджил,
выкидывая в окно пустую бутылку и вытаскивая из коричневого пакета на полу
новую. Он открыл ее о замок на дверце, и взбаламученное тряской пиво, булькая,
вылилось ему на руку.
— Все горбуны такие, — мудро сообщил Фрэнклин. Он сплюнул в
окошко, обнаружил, что оно закрыто, и обтер тусклое исцарапанное стекло рукавом
рубахи. — Пошли, глянем на него. Может, это неспроста.
Он сделал задним ходом извилистый круг, остановился так,
чтобы откидной бортик навис над последним скоплением собранных в Уделе
отбросов, и выключил зажигание. И вдруг на них навалилась тишина. Полная
тишина. Только чайки кричали, не умолкая.
— Глянь, как тихо, — пробурчал Вирджил.
Они вылезли из грузовика и обошли его. Фрэнклин отцепил
S-образные застежки, удерживавшие откидной борт, и тот с треском упал.
Кормившиеся на дальнем конце свалки чайки, бранясь и жалуясь, тучей поднялись в
воздух. Фрэнклин с Вирджилом без единого слова забрались в кузов и принялись
сгружать «говнюшки». Зеленые пластиковые пакеты, крутясь, пролетали в воздухе и
лопались, ударяясь о землю. Работа была привычной. Ту часть городской жизни,
которую представляли эти двое, видели (или дали себе труд заметить) от силы
несколько туристов: во-первых, по негласному уговору город игнорировал эту
пару, а во-вторых, она выработала собственную защитную окраску. Встретив на
дороге грузовик Фрэнклина, вы забывали о нем в ту же секунду, как он исчезал из
зеркальца заднего вида. Если вам случайно попадалась на глаза их хибарка, из
жестяной трубы которой в белое ноябрьское небо поднималась карандашная линия
дыма, вы смотрели на нее — и не видели. Встретив выходящего из камберлендского
«зеленого фронта» Вирджила с бутылкой благотворительной водки в коричневом
пакете, вы бросали «Привет!», а потом не могли припомнить, с кем это
заговорили. Лицо казалось знакомым, но имя ускользало из памяти, и все.
Фрэнклин был братом Дерека Боддина, отца Ричи (впоследствии — низложенного
короля начальной школы на Стэнли-стрит), но Дерек почти забыл, что Фрэнклин еще
жив и в городе.
Он превзошел «паршивую овцу» — он стал абсолютно никаким.
Сейчас, опустошив кузов грузовика, Фрэнклин пинком вышвырнул
последнюю жестянку — клинк! клинк! — и подтянул зеленые рабочие штаны.
— Пошли, глянем на Дада, — сказал он.
Они слезли вниз, и Вирджил, наступив на собственный шнурок,
с размаху уселся на землю.
— Гос-споди, и вполовину не могут сделать, как надо, —
невразумительно пробурчал он.
Они прошли на другую сторону свалки, к толевой лачуге Дада.
Дверь была закрыта.
— Дад! — гаркнул Фрэнклин. — Эй, Дад Роджерс!
Он грохнул кулаком в дверь, и вся лачуга содрогнулась.
Крючок, удерживавший дверь изнутри, сломался, и она распахнулась. Хибарка была
пуста, но вся пропиталась тошнотворно-сладким запахом, который заставил их
переглянуться и скривиться — а ведь это были ветераны пивнушек, где мерзких
запахов хоть пруд пруди. Вонь мимолетно напомнила Фрэнклину маринованные
огурцы, пролежавшие в темном глиняном кувшине много лет, так что сочащаяся из
них жидкость стала белой.
— Сукин сын, — сказал Вирджил. — Хлеще гангрены.
И тем не менее в хибарке было прибрано. Сменная рубашка Дада
висела на крючке над кроватью, занозистый кухонный стул был придвинут к столу,
а койка — заправлена по-армейски. На сложенной газете за дверью стояла банка
красной краски со свежими потеками на боках.
— Пошли отсюда, а то блевану, — сказал Вирджил. Его лицо
стало зеленоватым.
Фрэнклин, которому было не лучше, попятился и закрыл дверь.
Они осмотрели свалку, пустынную и бесплодную, как лунные
горы.
— Его тут нету, — заметил Фрэнклин. — В лесу где-то
валяется.
— Фрэнк?
— Чего? — коротко откликнулся Фрэнклин, который был вне
себя.
— Дверь-то была закрыта изнутри. Ежели его там нету, как он
вышел?
Озадаченный Фрэнклин обернулся и осмотрел хибарку. Через
окно, начал было он, и осекся. Окно оказалось всего-навсего прорезанным в толе
квадратиком, который прикрывал кусок пластика. В такое маленькое окошко Даду
было не протиснуться — с горбом-то на спине!
— Твое какое дело, — грубо ответил Фрэнклин. — Не хочет
делиться — пошел на хер. Давай отсюдова.
Они вернулись к грузовику, и Фрэнклин ощутил, как сквозь
защитную оболочку хмеля медленно просачивается, наползает ощущение, которое
позже он не вспомнит и не захочет вспоминать: здесь что-то пошло жутко
наперекосяк. Как будто у свалки появилось сердце, бьющееся медленно, но с
ужасающей жизненной силой. Фрэнклину внезапно захотелось очень быстро убраться
отсюда.
— Чтой-то я не вижу крыс, — вдруг сказал Вирджил.
И немудрено: на свалке были только чайки. Фрэнклин попытался
вспомнить, когда это он привозил «говнюшки» на свалку и не видел крыс.
И не сумел.
Что ему тоже не понравилось.
— Не иначе, он отраву раскидал, а, Фрэнк?
— Давай, двигай, — сказал Фрэнклин. — Сваливаем отсюдова к
чертовой матери.
7
После ужина Бену позволили сходить наверх, навестить Мэтта
Бэрка. Визит оказался коротким: Мэтт спал. Кислородную подушку уже убрали, и
старшая сестра сказала Бену, что завтра утром Мэтт почти наверняка проснется и
будет в состоянии недолго принимать посетителей.
Бен подумал, что лицо учителя выглядит изможденным и
чудовищно состарившимся. Мэтт впервые показался ему стариком. Из больничной
распашонки выглядывала дряблая шея, учитель лежал неподвижно и казался ранимым,
беззащитным. «Если все это правда, — подумал Бен, — не ждите от этих людей
никаких одолжений, Мэтт. Если все это правда, тогда, значит, мы в цитадели
неверия, где с кошмарами расправляются лизолом и скальпелем, а не кольями,
Библией и диким горным тимьяном. Здесь счастливы своими бригадами реаниматоров,
своими шприцами и кружками Эсмарха, заполненными сульфатом бария. Если в
колонне истины есть дыра, тут этого не знают и не хотят знать».
Бен прошел к изголовью кровати и осторожно повернул голову
Мэтта. На шее никаких отметин не было: безупречная кожа. Он помедлил еще
минуту, потом подошел к шкафу и открыл его. Там висела одежда Мэтта, а изнутри
на ручке — распятие, которое было на учителе, когда к нему пришла Сьюзан. Оно
свисало с филигранной цепочки, мягко блестевшей в приглушенном освещении
палаты. Бен отнес распятие к кровати и надел Мэтту на шею.
