— Конечно, конечно. Я думал, ты сказал — большое одолжение.
— Может, это больше, чем ты думаешь.
— Сейчас я допью кофе, пойду домой и погляжу, что за кошмар
приготовила мне Рэйчел на воскресный ужин. Вот ключ. Будешь уходить, Джимми,
запри.
Джимми сунул ключ в карман.
— Запру. Еще раз спасибо, Мори.
— Все, что угодно. Только ты тоже сделай мне одно одолжение.
— Разумеется. Какое?
— Если она что-нибудь скажет, запиши для потомства. — Он
рассмеялся, заметил одинаковое выражение лиц молодых людей и замолчал.
Было без пяти семь. Бен ощутил, как в тело начало
просачиваться напряжение.
— Можешь спокойно перестать есть глазами часы, — сказал
Джимми. — Они от этого быстрее не пойдут.
Бен виновато вздрогнул.
— Я очень сильно сомневаюсь, что вампиры — если они вообще
существуют — поднимаются по календарному заходу солнца, — добавил Джимми. — В
это время совсем темно не бывает.
Тем не менее он встал и выключил телевизор, оборвав на
середине кряканье лесной утки.
На комнату опустилось одеяло тишины. Они сидели в рабочей
комнате Грина, а на столе из нержавейки, снабженном трубками и педалями для
подъема и спуска, лежало тело Марджори Глик. Это напомнило Бену столы в
родильном отделении больницы.
Еще когда они пришли сюда, Джимми отвернул прикрывавшую труп
простыню и провел беглое обследование. На миссис Глик был стеганый халат
винного цвета, вязаные тапочки, на левой голени — кусочек пластыря, возможно,
скрывающий порез от бритья. Бен старался не смотреть, но тело снова и снова
притягивало к себе его взгляд.
— Что думаешь? — спросил Бен.
— Не собираюсь ни за что ручаться, поскольку впереди еще три
часа, которые все решат в ту или иную сторону. Но ее состояние поразительно
сходно с состоянием Майка Райерсона — никаких трупных пятен, никаких следов
окоченения или его начала. — Джимми на тянул простыню обратно и больше ничего
не сказал.
Было 7:02. Вдруг Джимми сказал:
— Где твой крест?
Бен вздрогнул.
— Крест? Господи, у меня его нет!
— Ты никогда не был бойскаутом, — сказал Джимми и раскрыл
сумку. — Я же всегда являюсь во всеоружии.
Он вытащил два шпателя, ободрал защитный целлофан и скрепил
их с помощью пластыря под прямым углом.
— Благослови его, — велел он Бену.
— Что? Я не могу… Я не знаю, как.
— Тогда придумай, — велел Джимми, и его приятное лицо
неожиданно напряглось. — Ты же писатель, тебе следует быть метафизиком. Ради
Бога, скорее. Думаю, сейчас что-то произойдет. Разве ты не чувствуешь?
И Бен почувствовал. В медленных лиловых сумерках словно бы
собиралось что-то пока невидимое, но тяжкое и электризующее. У него пересохло
во рту и, прежде чем заговорить, пришлось облизать губы.
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. — Подумав, Бен
добавил: — И во имя Непорочной Девы Марии тоже. Благословляю этот крест и… и…
Слова поднимались к губам с неожиданной таинственной
уверенностью.
— Господь — Пастырь мой, — говорил Бен, и слова падали в
полную теней комнату, как падали бы камни в глубокое озеро. — Не я возжелал —
Он покоит меня на зеленых пажитях. Он водит меня к водам тихим. Он воскрешает
душу мою…
Голос Джимми подхватил нараспев:
— Он направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если
я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь никакого зла…
Дышать свободно стало невозможно. Бен обнаружил, что все
тело у него пошло гусиной кожей, а короткие волоски на шее встали дыбом, как
перья у драчливого петуха.
— Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня. Ты
приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою,
чаша моя преисполнена. Так, благость и милость…
Укрывающая тело Марджори Глик простыня задрожала. Из-под нее
выпала рука. Пальцы, выворачиваясь, извиваясь, пьяно зашарили в воздухе.
— Боже мой, неужто я это вижу? — прошептал Джимми. Он
побледнел так, что веснушки выступили как брызги на оконном стекле.
— …да сопровождают меня во все дни жизни моей, — закончил
Бен. — Джимми, посмотри-ка на крест.
Крест светился, сияние призрачным потоком разливалось по
руке.
В тишине сдавленный, скрежещущий как черепки разбитого
глиняного горшка голос медленно проговорил: «Дэнни?»
Бен почувствовал, что язык прилип к небу. Силуэт под
простыней сел. Комната погружалась во мрак, в ней двигались и скользили тени.
— Дэнни, голубчик, где ты?
Свалившаяся с лица покойницы простыня скомкалась в коленях.
Лицо Марджори Глик во мраке казалось мертвенно-бледным, круглым, как луна,
пятном, пробитым только черными дырами глазниц. Она увидела Джимми с Беном, и
ее губы раздвинулись, пропуская страшное рычание обманутого существа. Убывающее
сияние дня блеснуло на зубах Марджори.
Она перебросила ноги через край стола. Один тапок свалился и
лежал, позабытый.
— Сиди, где сидишь! — велел Джимми. — Не пробуй двигаться!
Ответом было ворчание, похожее на собачье — мрачный
серебристый звук. Миссис Глик соскользнула со стола, пошатнулась и направилась
к ним. Бен поймал себя на том, что загляделся в эти глаза-дыры, и резко отвел
взгляд. Там, внутри, были черные, пронизанные красным, галактики. Можно было
увидеть самого себя, тонущего и наслаждающегося этим.
— Не смотри ей в лицо, — предостерег он Джимми.
Они, не раздумывая, отступали перед Марджори, позволяя ей
гнать их к ведущему на лестницу узкому коридорчику.
— Крест, Бен! Попробуй!
Бен чуть не забыл, что у него есть крест. Теперь он воздел
его, и тот буквально полыхнул сверкающим светом. Пришлось прищуриться. Миссис
Глик испуганно зашипела и вскинула руки, загораживая лицо. Черты Марджори
словно бы наползали друг на друга, они извивались и крутились, как клубок змей.
Она сделала шаг назад.
— Проняло! — завопил Джимми.
Бен надвигался на нее, вытянув крест перед собой. Марджори
скрючила пальцы одной руки когтями и взмахнула ею. Бен просунул крест под эту
руку и сделал им резкий выпад. Из горла миссис Глик вырвалось пронзительное
улюлюканье.
