Вечером того же воскресенья в больничную палату к Мэтту
Бэрку нерешительно зашел отец Каллахэн. Если верить часам Мэтта, было без
четверти семь. Столик у кровати и само одеяло тонули в книгах, среди которых
попадались пропылившиеся от времени. Позвонив Лоретте Старчер в ее холостяцкую
квартиру, Мэтт добился не только того, чтобы она открыла библиотеку в
воскресный день, но и того, что она лично доставила книги. Явившаяся во главе
процессии из трех нагруженных санитаров Лоретта Старчер ушла, вроде бы вспылив,
поскольку на расспросы по поводу странного подбора книг Мэтт отвечать
отказался.
Отец Каллахэн с любопытством рассматривал школьного учителя.
Тот выглядел измученным, однако почти все прихожане, кого отцу Каллахэну
случалось навещать в подобных обстоятельствах, выглядели куда более измученными
и потрясенными. Каллахэн обнаружил: чаще всего человек, узнавший, что у него
рак, инсульт, сердечный приступ или отказал какой-то важный орган, испытывает в
первый момент чувство, что его предали. Обнаружив, что столь близкий (и, по
крайней мере, до сего момента полностью понятный) друг — собственное тело —
способно оказаться таким лежебокой и бросить работу, пациент приходит в
изумление. Следом сразу же является мысль: друг, который так жестоко тебя
подвел, не стоит дружбы. Отсюда заключение — неважно, стоит иметь такого друга
или нет. Невозможно отказать собственному телу-предателю в общении, невозможно
подать на него жалобу или сделать вид, что тебя нету дома, если оно позвонит.
Последней в такой цепочке рассуждений на больничной койке бывала чудовищная
мысль: возможно, тело человека ему вовсе не друг, но враг, посвятивший себя
непримиримому разрушению высшей силы, которая с тех самых пор, как ее поразил
недуг рассуждений, пользовалась им, всячески обижая.
Однажды, пребывая в приятном хмельном возбуждении, Каллахэн
уселся писать на этот счет монографию для «Католического журнала». Он даже
проиллюстрировал ее изуверским рисунком в редакторскую колонку размером: на
самом высоком уступе небоскреба балансировал мозг. Здание (надпись:
«человеческое тело») пожирали языки пламени (надпись: «рак» — хотя возможных
вариантов была целая дюжина). Рисунок был озаглавлен «Слишком высоко — не
прыгнешь». На следующий день в приступе усиленной трезвости отец Каллахэн
изорвал перспективную монографию в клочки, а рисунок сжег — ни для книги, ни
для рисунка места в католических доктринах не было… разве что добавить
вертолет, подписанный «Христос», с болтающейся под ним веревочной лестницей.
Тем не менее, священник чувствовал, что интуиция его не обманывает, пациента же
такая логика «одра больного» обычно доводила до острой депрессии. Признаками
были: мутные глаза, медленные ответы, исторгаемые из глубин грудной клетки
вздохи, а иногда — слезы при виде священника, этого черного ворона, чья роль
для думающего существа, поставленного перед фактом смертности, в высшей степени
предсказуема. Мэтт Бэрк не выказывал ни малейшей подавленности. Он протянул
руку, и, пожав ее, отец Каллахэн обнаружил на удивление сильные пальцы.
— Хорошо, что вы пришли, отец Каллахэн.
— Рад был придти. Хорошие учителя, как и мудрые жены, подобны
бесценным жемчужинам.
— Даже такие старые грубияны-агностики, как ваш покорный
слуга?
— Особенно такие, — ответил Каллахэн, с удовольствием
возвращая укол. — Я мог бы застать вас в минуту слабости. Мне говорили,
агностики в интенсивной терапии — редкость.
— Увы, скоро меня отсюда переводят.
— Фу-ты ну-ты, — сказал отец Каллахэн. — Но мы еще услышим
от вас «Отче наш» и «Пресвятая дева».
— Это, — сообщил Мэтт, — дело не такого далекого будущего,
как вы думаете.
Отец Каллахэн сел, и, пододвигая стул, стукнулся ногой о
стоявший возле кровати столик. К нему на колени обрушился каскад небрежно
сваленных в кучу книг. Перекладывая их обратно, священник вслух читал названия.
— «Дракула». «Гость Дракулы». «В поисках Дракулы». «Золотой
сук». «Естественная история вампиров»… Естественная? «Венгерские народные
сказки». «Чудовища тьмы». «Монстры в реальной жизни». «Петер Кёртин,
«Дюссельдорфское чудовище». И… — Он смахнул с переплета последней книги толстую
патину пыли, обнаружив призрачную фигуру, угрожающе замершую над спящей дамой.
— «Вампир Варни, или Празднество крови». Господи… такое чтиво требуется
выздоравливающим сердечникам?
Мэтт улыбнулся.
— Бедный старый «Варни». Я читал его давным-давно — для
доклада на занятиях в университете… Романтическая литература. Изрядно шокировал
профессора, чье представление о фантастике начиналось «Беовульфом» и
заканчивалось «Письмами баламута». Я получил за свое сообщение «Д» с плюсом и письменное
распоряжение расширить кругозор.
— Но случай Петера Кёртина достаточно интересен, — заметил
Каллахэн. — В эдакой отталкивающей манере.
— Вам известна его история?
— Большая ее часть. В бытность свою семинаристом я
интересовался подобными вещами. И оправдывался перед весьма скептически
настроенными старшими тем, что нельзя успешно служить Господу, только воспаряя
к высотам натуры человеческой и не ныряя в ее глубины. Честно говоря, я хитрил.
Мне не меньше прочих нравилось трястись от страха. Если не ошибаюсь, Кёртин,
еще будучи совсем юным, отправил на тот свет двух товарищей по играм — утопил
их. Он просто захватил небольшой плот, стоявший на якоре посреди широкой реки,
и отталкивал ребят от него, пока те не выбились из сил и не ушли под воду.
— Да, — подтвердил Мэтт. — Уже подростком он дважды пытался
убить родителей девочки, которая отказывалась гулять с ним. Позже он сжег их
дом. Но меня интересует не эта часть его… э-э… карьеры.
— Я догадался — по роду вашего чтения.
Каллахэн отогнул обложку журнала, на которой была изображена
невероятно щедро одаренная природой молодая женщина в тесно облегающем костюме,
которая пила кровь какого-то молодого человека. Выражение лица этого юноши
являло собой тревожное сочетание крайнего ужаса с крайним вожделением. Журнал
назывался (очевидно, по имени молодой женщины) «Вампирелла». Заинтригованный,
как никогда в жизни, Каллахэн отложил его.
— Кёртин нападал на женщин, — сказал он. — Дюжину с лишним
жертв он убил, а еще больше искалечил молотком. Если у них были месячные,
Кёртин пил их выделения.
Мэтт Бэрк опять кивнул:
— Еще Кёртин калечил животных, но это не так широко
известно, — сказал он. — Когда его навязчивая идея достигла своего пика, он в
Дюссельдорфском парке оторвал головы двум лебедям и пил кровь, брызнувшую из
шей.
— И все это имеет отношение к причине, по которой вы хотели
меня видеть? — спросил Каллахэн. — Миссис Корлесс передала мне, что дело
важное.
— Да, так и есть.
— Тогда что же это может быть? Если вы хотели меня
заинтриговать, то, несомненно, добились своего.
