Закончив, Мэтт позволил себе минуту помолчать, а потом
сказал:
— Вот так. Я сумасшедший?
— Вы определенно решили, что таковым вас сочтут в любом
случае, — отозвался Каллахэн, — хотя мистера Мирса и своего врача, кажется,
убедили. Нет, по-моему, вы не сумасшедший. В конце концов, кому как не мне
заниматься сверхъестественным? Если позволите каламбур, оно — мой хлеб
насущный.
— Но…
— Давайте, я расскажу вам одну историю. Не поручусь за ее
правдивость, но за личное убеждение, что это правда, ручаюсь. Дело касается
моего доброго друга, отца Рэймона Биссоне, который вот уже несколько лет служит
в одном из приходов Корнуолла на так называемом Тинкоуст. Слышали о таком?
— Да, читал.
— Лет пять назад он написал мне, что его позвали в
отдаленный уголок прихода отпеть девушку, которая просто «угасла». Рэя сразу же
поразила одна странность: гроб девушки оказался полон диких роз. Еще более
нелепым он счел то, что раскрытый рот покойной был подперт палочкой, а потом
забит чесноком и диким тмином.
— Но это же…
— Традиционные средства, не дающие Нежити подняться. Да.
Народные средства. На вопрос Рэя отец девушки очень небрежно ответил, что дочь
убил инкуб. Знаете, что это такое?
— Сексуальный вампир.
— В свое время девушка была помолвлена с молодым человеком
по имени Бэннок, у которого сбоку на шее было большое красное родимое пятно. За
две недели до свадьбы он возвращался с работы домой, попал под машину и умер.
Два года спустя девушка обручилась с другим. За неделю до второго оглашения она
весьма неожиданно расторгла эту помолвку. Родителям и друзьям она объяснила,
что ночью к ней явился Джон Бэннокс, с которым она обошлась несправедливо. По
словам Рэя, ее нового возлюбленного больше огорчила мысль о том, что невеста
может стать неуравновешенной, чем возможность визитов демона. Тем не менее
девушка стала чахнуть, умерла и была похоронена по старым церковным обрядам.
Однако написать письмо Рэя заставило другое. Причиной было
то, что произошло через два месяца после похорон. Гуляя ранним утром, Рэй
украдкой заметил на могиле той девушки молодого человека — молодого человека с
красным родимым пятном на шее. Но и на этом история не заканчивается. На
Рождество мой друг получил от родителей «поляроид» и забавлялся, снимая
сельские виды Корнуолла. Кой-какие я держу дома в альбоме, они весьма недурны.
В то утро аппарат висел у Рэя на шее, так что он несколько раз сфотографировал
молодого человека. Когда мой друг показал снимки в деревне, реакция оказалась
поразительной. Одна женщина упала в обморок, а мать девушки прямо на улице
принялась молиться. Но на следующее утро, когда Рэй встал, фигуры молодого
человека на фото не было, все, что осталось — несколько видов местного
кладбища.
— И вы в это верите? — спросил Мэтт.
— О да. Подозреваю, что мало кто не поверил бы. Рядовой
человек и вполовину так не вожделеет сверхъестественного, как любят воображать
писатели-фантасты. Почти все занимающиеся подобными темами писатели куда более
трезво относятся к духам, демонам и страшилищам, чем простой человек с улицы.
Лаверкрафт был атеистом, Эдгар Аллан По — кем-то вроде
недоумка-трансцеденталиста. А Готорн оказывался религиозен лишь при удобном
случае.
— Вы поразительно сведущи в предмете, — сказал Мэтт.
Священник пожал плечами.
— Как все мальчишки, я интересовался оккультизмом и
эксцентричными вещами, — ответил он, — и, когда повзрослел, тяга к служению
Господу не погасила этот интерес, а, скорее, усугубила его.
Он глубоко вздохнул.
— Но в последнее время я начал задавать себе довольно
трудные вопросы о природе мирового зла. — И с кривой улыбкой Каллахэн добавил:
— Сколько от него вреда!
— Тогда вы не выясните для меня кое-что? И не станете
возражать против того, чтобы прихватить с собой святую воду и кусочек облатки?
— Сейчас вы ступите на нелегкую теологическую почву, — с
неподдельной серьезностью предупредил Каллахэн.
— Почему?
— Я не собираюсь отказывать — по крайней мере, сейчас, —
сказал Каллахэн. — И должен заметить, что, попадись вам священник помоложе, он,
вероятно, согласился бы почти сразу, не очень-то терзаясь сомнениями. — Он
язвительно улыбнулся. — Внешние атрибуты церкви они рассматривают как вещи
скорее символические, нежели имеющие практическое значение, как нечто сродни
маске и врачующему жезлу шамана. Такой молодой священнослужитель мог бы счесть
вас сумасшедшим, но, если вашему больному рассудку станет легче от
разбрызганной кругом святой воды — чудесно-прелестно. Я так не могу. Примись я
за это расследование в опрятном твидовом костюме от Харриса, сунув подмышку
только экземпляр «Чувственного экзорсиста» Сибил Лик — все оставалось бы между
нами. Но если я пойду с телом Христовым, тогда я пойду как представитель Святой
Католической Церкви, готовый исполнить самые, со своей точки зрения, духовные
ритуалы своего ведомства. В этом случае я иду, как посланник Господа на земле.
— Теперь Каллахэн смотрел на Мэтта серьезно и угрюмо. — Может быть, я плохой
священнослужитель… такое иногда приходит мне в голову… чуточку пресыщенный,
чуточку циничный, а с недавнего времени переживающий мучительный кризис — чего?
веры? личности? — но я все еще достаточно верю в наводящие ужас, мистические
высшие силы стоящей за моей спиной церкви и не могу с легкостью принять вашу
просьбу. Церковь — не просто кучка идеалов, как, похоже, убеждены эти молодые
ребята. Это больше, чем духовный отряд бойскаутов. Церковь — Сила, а Силу
привести в движение непросто.
Он сурово нахмурился, глядя на Мэтта.
— Вы понимаете? Чрезвычайно важно, чтобы вы понимали это.
— Понимаю.
— Видите ли, всеобъемлющая католическая концепция зла в
нашем столетии подверглась коренному изменению. И знаете, чем это было вызвано?
— По моим представлениям, Фрейдом.
— Очень хорошо. Католическая церковь стала справляться с
новой концепцией, которая победным маршем вошла в двадцатый век: со злом,
которое пишут через строчное «з». С дьяволом, оказавшимся не краснорогим
чудовищем с шипастым хвостом и копытами и не змеем, ползущим по саду — хотя это
превосходный психологический образ. Дьявол, согласно Евангелию от Фрейда, есть
гигантский сложный ид, наше общее подсознание.
— Разумеется, такая концепция потрясает куда сильнее, чем
краснохвостые буки или черти с такими чувствительными носами, что стоит
страдающему запором служителю церкви как следует пернуть — и их как не бывало.
— Конечно, она потрясает гораздо сильнее. Но такая концепция
безлична. Безжалостна. Неприкасаема. Изгнать фрейдова дьявола так же
невозможно, как торговаться с Шейлоком — нельзя вырвать фунт плоти, не пролив
ни капли крови. Католическую церковь вынудили полностью заново истолковать свой
подход ко злу: бомбардировщики над Камбоджей, война в Ирландии и на Ближнем
Востоке, убийства полицейских и бунты в гетто, миллиарды зол помельче,
ежедневно выпускаемых на свободу в мир подобно полчищам москитов. Сейчас она
сбрасывает старую кожу — обличье лекаря — чтобы вновь явиться социально
активным конгломератом, наделенным социальным сознанием. В городскую дискотеку
ходят гораздо активнее, чем к исповеди. Причастие играет вторую скрипку, а
первую — движение за права человека и обновление городов. Еще совсем недавно
церковь училась твердо держаться на ногах в нынешнем мире.
