— С посланием я в Брячиславль ездил, вот и обратно вернулся, — нашелся Виктор, обращаясь к привратнику.
— Быстрый ты, однако, — усомнился старик.
— Да уж какие вести, такой и гонец. Коли весть горячая, так и поскачешь как ошпаренный. Ну и долго мы тут разговоры будем разговаривать?
— Ладно, пошли, — махнул рукой здоровяк. Он явно старался загладить неловкость от встречи и быстрее провел Виктора мимо стариковского кордона.
Ох, кто бы сомневался, что воевода в любом хмелю помнит, что ни с каким посланием к великому князю он никого не отправлял! Световид появился в горнице, куда сопроводили Виктора, с хмельным и в то же время грозным взором. От немалого количества горячительного он раскраснелся. А когда увидел, кто именно стоит перед ним, то, кажется, даже заскрипел зубами. Виктор и вовсе мог поклясться, что явственно услышал этот звук. Симптомчик, однако.
— Здрав будь, воевода-батюшка.
— Я точно помню, что никакого гонца в Брячиславль не отправлял, а уж тебя и подавно. Лучше бы причина твоей дерзости была достойной, не то небо тебе с овчинку покажется.
— Прости, воевода. Но как быть иначе, я и не знаю. Дело очень серьезное.
— Сказывай.
— Сходный воевода приказал мне с моим десятком ватагу разбойников изловить.
— Изловил?
— Изловил.
— Так ему и докладывай или в съезжую вези к дьяку. Это не причина меня от гостей дергать.
— Не получается коротко, воевода-батюшка.
— А ты постарайся.
Ого, а ведь тучи все больше сгущаются. Нужно срочно вываливать все и сразу. Тут ведь такое дело. Мало того что воевода серчает, так еще и у самого Виктора с некоторых пор характер стал не подарок. Ну как не выдержит, а какая с того польза?
— Человечек ко мне на рынке подошел и шепнул, мол, пробавляется купец Истома делами нечистыми и повязан он с ватагой, за коей я охочусь. А выйти на татей я могу через человечка его, Любима.
— Думаешь, что говоришь?! Истома — уважаемый купец, их род не одно поколение в Звонграде проживает. А кто ты, чтобы напраслину на него возводить?
Вот так вот. Ты никто и звать тебя никак, стой в сторонке, жуй сопли и не смей наговаривать на уважаемых людей. Понятно, тут такие нравы и с этим ничего не поделаешь. Но вот чуть не накрыло, уж и взгляд стальной метнул в боярина. Все понятно. Но ведь он не по своей прихоти занимается, он на службе. И отношения к этой службе хотелось бы иного.
Сталь только искрой блеснула во взоре, который он тут же отвел в сторону.
— Не напраслина это, воевода. Взял я грех на душу, преступил закон, спеленал Любима да поспрошал. Без особого ущерба здоровью его поспрошал, хлипковат оказался.
— Под пыткой человек и не то скажет. А уж коли слаб, так и вовсе во всех грехах мыслимых и немыслимых сознается.
Ага, а тон уже заинтересованный. Не увидел дерзостного взгляда? Ну и хвала Отцу Небесному.
— Ведаю, воевода. Да только я к тебе не со словами его пришел. Рассудка не лишился, чтобы с такою малостью шум поднимать. По указке Любима мы прямиком вышли на логово ватаги да накрыли их. Четверых раненых привезли на твой суд, кто был сильно поранен и не доехал бы — добили, головы убиенных в мешках. Все в кремле у твоего дома.
— Любима того кто-нибудь видел?
— Никто не видел, воевода. Ни его, ни татей. Все надежно укрыто. Твоим именем прикрываясь, я никого не допустил осматривать волокуши, от греха подальше.
— Вот это ты верно сделал.
А в глазах азарт. Что ж, понять человека можно. Ему, поди, купцы уже плешь проели, мол, что же это деется, пошлину с торгового люда взимаете, а порядка на дорогах никакого. Выть вы, ребятки, СЕЙЧАС начнете. Если воевода с умом это дело раскрутит, то не миновать вам подъема пошлин. А власть проследит, чтобы на рынке цены не взлетели, дабы народ не огорчать. А то как же! Сами ноете, а сами с татями дела имеете. Может, все и иначе будет, но Виктору отчего-то виделся именно такой поворот дела.
— Кто был тот мужичок?
— Не ведаю, воевода. Убег он сразу.
— От тебя?
— И на старуху бывает проруха.
— Гхм. Когда Любима спеленали?
— Уж больше суток.
— Э-эх, порушил ты мне все веселье, скоморох.
— Дак не ведал я, воевода-батюшка.
Только смирение. Не стоит его расстраивать, Смолина. А на будущее лучше бы вообще держаться от таких дел подальше. Времени стало жалко, понапрасну колесить по лесам не хотелось, а результат — едва на недовольство местной администрации не нарвался.
— Ладно, не серчаю.
Вид довольный, как у кота, что тайком от хозяев крынку сметаны умял. Нет, точно. Достали его купцы до самой печенки.
— Двигай в кремль и никого, слышишь, никого к своим волокушам не допускай. Моим именем не допускай. Я скоренько.
Скоренько. Скоренько — не то слово. Загалдело, загомонило, забряцало! Не во всем кремле, понятное дело, только в остроге. Среди стражников был объявлен сбор. Воевода, сопровождаемый дьяком и подьячим, лично спустился в подвал для производства дознания.
Виктора, понятное дело, туда никто не приглашал. Забрали все вещдоки (оружие в них не входило, как-никак — трофеи, дело святое) — и отправили восвояси. Ясно, что не обратно в Обережную, а на постоялый двор. Тут и надлежало находиться до дальнейших распоряжений.
Уже ближе к полуночи Виктора разыскал стражник и велел прибыть в острог. Делать нечего, собрался со всей поспешностью. А как иначе? Ведь сам полковой воевода от праздничного стола оторвался.
Улицы утопают в ночи, попадаются только редкие патрули да группки прохожих, числом не меньше трех. Опасно ночью ходить по городу в одиночку. И это несмотря на то, что в сравнении с иными Звонград считается вполне тихим. Но все в этом мире относительно.
А вот острог гудел, как растревоженный улей, и в воеводском доме свет в окошках горел. Это что же, воевода настолько окунулся в это дело, что до сих пор тут? Мало того, все еще делами занимается? Виктор ясно видел, как один стражник взбежал на крыльцо, а другой выбежал из дома с какими-то бумагами и направился в острог. Чего это он такого нарыл, что все дыбом стоят?
Опросный лист Виктора заполнял лично подьячий, тот самый ушлый мужик с умным взглядом. И вспомнилось, как этот умник расстроился в тот день, когда Волков порешил в переулке трех татей, а воевода заступился за него.
После того как была заполнена шапка, подьячий уставился на Волкова внимательным взглядом, словно рентгеновскими лучами просвечивал, и начал спрашивать. Вопросы сначала были общего характера, потом уточняющие. Как видно, хотел составить общее представление об обстоятельствах дела, и только потом начинать заносить на лист, чтобы не черкать и не переписывать.
